Иерусалим: Один город, три религии (Карен Армстронг) : Глава 13. Эпоха крестоносцев
После поражения в битве при Манцикерте в 1071 г. Византия лишилась почти всей Малой Азии, которая отошла к сельджукам, так что теперь ислам стоял буквально у ее порога. Однако тюрки постепенно утрачивали былое могущество, и византийский император Алексей Комнин I решил, что сумеет разделаться с ними, нанеся несколько энергичных ударов. В начале 1095 г. Алексей обратился к папе Урбану II с просьбой прислать ему в поддержку отряды норманнов-наемников – в прошлом они хорошо зарекомендовали себя на службе у Византии. Но у папы были более обширные планы. В тот же год осенью он созвал в Клермоне Собор, на котором провозгласил священную войну за освобождение. Папа призвал рыцарей прекратить бессмысленные феодальные междоусобицы, только разоряющие Европу, и подняться на защиту единоверцев-христиан, вот уже более 20 лет изнывающих в Анатолии под гнетом тюрок-магометан. Освободив собратьев от ига неверных, рыцарям следовало двинуться на Иерусалим, чтобы отвоевать у мусульман Гроб Господень. В Европе надлежало быть миру во имя Бога, на Ближнем Востоке – войне во имя Бога. Подлинные слова Урбана II в передаче современников до нас не дошли, но эта экспедиция, вошедшая в историю как Первый крестовый поход, почти наверняка виделась папе вооруженным паломничеством, подобным тем массовым паломничествам в Палестину, которые европейцы на протяжении XI в. совершали уже трижды. Только раньше пилигримам запрещалось иметь при себе оружие; теперь же папа вручил им меч. Речь папы была встречена бурной овацией. Огромная толпа в один голос скандировала: «Deus lo vult!» (так хочет Бог).
Призыв папы немедленно нашел мощнейший и широчайший отклик. Странствующие проповедники разнесли его по Европе, и весной 1096 г. пять армий, насчитывавших около 60 000 воинов, в сопровождении толп безоружных простолюдинов и паломников с женами, чадами и домочадцами выступили на Иерусалим. Большинство из них погибло во время полного опасностей путешествия по Восточной Европе. Осенью за ними последовали еще пять армий численностью примерно 100 000 человек и целая толпа священнослужителей. Когда первые отряды достигли Константинополя, византийской принцессе Анне Комнин показалось, будто «весь Запад, все племена варваров, сколько их есть по ту сторону Адриатики вплоть до Геркулесовых столбов, все вместе стали переселяться в Азию; они двинулись в путь целыми семьями» (Алексиада X: 5). Император, обращавшийся за обычной военной помощью, обнаружил, что его просьба вызвала настоящее нашествие варваров. Крестовые походы стали первым общим предприятием нового Запада, выходившего из Темных веков. В войске крестоносцев были представлены все классы – священники и епископы, знать и простолюдины, – и каждый устремлялся душой к Иерусалиму. Неправда, что крестоносцы искали лишь новых земель и богатств, – ведь поход сам по себе был мероприятием тяжелым, опасным, да к тому же дорогостоящим. Основная масса крестоносцев вернулась оттуда без единого гроша, и им пришлось призвать на помощь всю свою веру в идеалы, чтобы просто выжить. Трудно сформулировать общий идеал крестоносцев, поскольку каждая их группа преследовала свои цели. Высшее духовенство, скорее всего, разделяло идею папы о том, что священная война за освобождение Гроба Господня увеличит могущество и престиж Западной церкви. Многие из рыцарей считали, что воевать за Иерусалим, вотчину Христа – такой же их долг, как сражаться за права своего сюзерена. Более бедных крестоносцев, по-видимому, вдохновляла апокалиптическая мечта о Новом Иерусалиме. Но ключом ко всему был Иерусалим. Вряд ли Урбан II добился бы подобного эффекта, не упомянув об освобождении Гроба Господня.
Однако очень скоро стала очевидной зловещая изнанка этого идеализма – торжество Христа для многих означало гибель и разрушение. Весной 1096 г. отряд германских крестоносцев вырезал еврейские общины рейнских городов Шпейера, Вормса и Майнца. Папа, разумеется, призывал не к этому, но крестоносцы рассудили, что смешно идти за тысячи миль воевать с мусульманами, – о которых они толком ничего не знали, – когда у них под боком живут и благоденствуют люди, которые (так они считали) на самом деле убили Христа. Это были первые полномасштабные еврейские погромы в Европе; позднее они повторялись всякий раз, когда звучал призыв к новому крестовому походу. Так соблазн христианского Иерусалима помог превращению антисемитизма в неизлечимую болезнь Европы.
Крестоносцы, выступившие осенью 1096 г., были лучше организованы и не отвлекались на то, чтобы убивать евреев, а потому достигли Константинополя во вполне боеспособном состоянии. Там они поклялись возвратить Византии все ранее принадлежавшие ей земли – хотя, как показало будущее, некоторые вовсе не собирались держать эту клятву. Обстоятельства благоприятствовали нападению на сельджуков – прежняя сплоченность тюрок уступила место междоусобицам, их эмиры воевали друг с другом. Начало кампании стало успешным для крестоносцев, они нанесли поражения сельджукам при Никее и Дорилее. Но путь был дальним, припасы скудными, а противник применял тактику выжженной земли. Лишь спустя три года, преодолев невообразимые трудности, крестоносцы достигли окрестностей Иерусалима. Осенью 1097 г. они осадили мощно укрепленную Антиохию, под стенами которой пережили ужасную зиму 1097–1098 г.; за время осады седьмая часть войска погибла от голода, а еще половина дезертировала. И все же, несмотря ни на что, крестоносцам сопутствовала военная удача, и перед тем, как достигнуть Иерусалима, они успели переменить карту Ближнего Востока. Оплот сельджуков в Малой Азии был уничтожен, здесь возникли два государства с западными правителями – княжество Антиохийское, которым владел Боэмунд Тарентский, и графство Эдесское на территории Армении под властью Балдуина Булонского. Победы дорого обошлись крестоносцам, а впереди закованных в латы воителей летела страшная молва. Ходили темные слухи о каннибализме в их лагере во время осады Антиохии, и достоверно было известно о проявлениях чудовищной жестокости и фанатизма, до которых доходили европейские варвары-христиане в своем религиозном рвении. Многие христиане Иерусалима – как греки-православные, так и монофизиты – под влиянием ужасающих рассказов бежали в Египет. Оставшихся изгнали из города мусульманские власти заодно с христианами латинского толка, которых справедливо подозревали в симпатиях к крестоносцам. Изгнанные христиане, отменно знавшие город и окрестности, оказали огромную помощь крестоносцам во время осады.
Предводители крестоносцев расположили свои отряды вокруг стен Иерусалима. Роберт Нормандский стоял с севера от города, возле разрушенной церкви Святого Стефана, Роберт Фландрский и Гуго де Сен-Поль – с юго-западной стороны, Готфрид Бульонский, Танкред и Раймунд де Сен-Жиль – напротив цитадели. Еще одна армия была выставлена на Масличной горе для отражения возможного нападения с востока. Позднее провансальские отряды Раймунда де Сен-Жиля встали так, чтобы защищать христианские святыни, расположенные на горе Сион за городскими стенами. Сначала крестоносцы почти не двигались с места. Все еще непривычные к осаде каменных городов Востока, размерами и внушительностью превосходящих большинство городов средневековой Европы, они к тому же не имели ни навыков постройки осадных машин, ни необходимых для этого материалов. Затем в Яффу прибыл генуэзец, который снял со своих кораблей мачты, канаты и абордажные крючья, и из них крестоносцы соорудили две подвижных башни. Эти башни можно было подкатить вплотную к стенам – мусульмане с такой техникой прежде не сталкивались. Наконец 15 июля 1099 г. одному из воинов Готфрида удалось перебраться с подвижной башни на стену и проникнуть в город; остальные последовали за ним и обрушились на защитников города – мусульман и евреев – подобно карающим ангелам Апокалипсиса.
В течение трех дней крестоносцы планомерно истребляли жителей Иерусалима – всего погибло около 30 000 человек. Они «похватали в храме множество мужчин и женщин и убивали, сколько хотели», – с одобрением сообщает автор «Деяний франков» (Деяния франков X: 37). Крестоносцы перебили почти 10 000 мусульман, искавших спасения на крыше мечети Аль-Акса, а евреев окружили в синагоге и уничтожили всех до единого. Из прежних жителей не уцелел почти никто. Одновременно, как рассказывает Фульхерий (Фуше) Шартрский, священник войска крестоносцев, написавший хронику похода, победители хладнокровно вступали во владение имуществом горожан. «Всякий, кто входил в дом первым, был ли он богат или беден, получал и владел домом или дворцом и всем, что в нем находилось, как собственным, и ни один франк не посягал на его права. Отныне ему безраздельно принадлежал этот дом, или дворец и все добро, какое только можно в нем обнаружить» (Фульхерий Шартрский I: 29:1)[67]. По улицам в буквальном смысле текли потоки крови. «На улицах и площадях города можно было видеть кучи голов, рук, ног», – записал очевидец резни провансалец Раймунд Агильский (Ажильский). Он не испытывал угрызений совести – истребление неверных было для него знаком торжества христианства, особенно на Хараме:
Если мы скажем только правду, то и тогда превзойдем всякое вероятие. Достаточно сказать одно, что в храме и портике Соломона ездили верхом в крови по колено всаднику и под уздцы лошади. Справедливо и чудно божеское правосудие, которое желало, чтобы то место было облито кровью тех, кто столь долго осквернял его богохульством[68].
Крестоносцы очищали город от мусульман и иудеев, словно от вредных насекомых.
Наконец убивать стало некого. Крестоносцы омыли руки и устремились к Анастасису, распевая со слезами радости на глазах христианские гимны. Вставши вкруг Гроба Господня, они пропели службу в честь Воскресения Христова, которая казалась им самой подходящей, чтобы провозгласить начало нового века. Вот как написал об этом Раймунд Агильский:
В этот день, прославенный навсегда, на веки веков, все наше горе и наша усталость изменились в радость и восторг; этот день, говорю я, был утверждением христианства, и погибелью язычества, возобновлением нашей веры. «Сей день сотворил Господь, возрадуемся и возвеселимся в оный» [Пс 118(117):24], ибо в этот день Господь прославил и благословил народ свой.
Европейское общество, которое, по-видимому, сначала ужаснулось известиям о кровавой резне, с готовностью восприняло такую трактовку событий: люди решили, что если уж крестоносцы, несмотря на все трудности, добились таких впечатляющих успехов, то не иначе как Бог благословил их. В течение последующих десяти лет три ученых монаха – Роберт, Гвиберт Ножанский и Бодри Бургейльский – написали хроники о Первом крестовом походе, в которых полностью одобряли воинствующее благочестие крестоносцев. С тех пор и мусульман, к которым на Западе прежде относились довольно равнодушно, стали считать там «подлыми», «мерзкими», «богопротивными» и заслуживающими полного искоренения (Роберт Монах, см. Riley-Smith 1987, p. 143). Крестовый поход понимался как деяние Бога, сравнимое с Исходом евреев из Египта: франки были новым избранным народом, они последовали призванию, которым пренебрегли иудеи (Бодри Бургейльский, см. Riley-Smith 1987, p. 143). Роберт Монах делает поразительное заявление, что взятие крестоносцами Иерусалима есть величайшее событие мировой истории со времени распятия Христа (Riley-Smith 1987, p. 140). Оно вплотную приблизило срок, когда Антихрист явится в Иерусалим и начнется Последняя битва (Krey, p. 38).
Но сами крестоносцы были весьма практичными людьми, и до того, как сбудутся апокалиптические пророчества, город следовало очистить. Вильгельм Тирский пишет, что тела убитых были успешно убраны за несколько дней. Их частью зарыли, частью сожгли, так что крестоносцы могли «с полною беспечностью посещать святые места» (Вильгельм Тирский VIII: 24) – видимо, имелось в виду, что они не терпели неудобств от хождения по отрезанным конечностям. Однако в действительности эта работа заняла намного больше времени. Даже спустя пять месяцев непогребенные тела все еще лежали на улицах Иерусалима. Когда Фульхерий Шартрский приехал в тот год в Иерусалим на празднование Рождества, он пришел в ужас:
О, какое же зловоние стояло вокруг стен города, снаружи и внутри, от гниющих до сих пор трупов сарацинов, которые были убиты нашими товарищами, взявшими город, и лежали там, где их сразили.
(Фульхерий Шартрский I: 33)
В мгновение ока крестоносцы превратили цветущий многолюдный Иерусалим в зловонный погребальный склеп. Разлагающиеся мертвые тела все еще громоздились на улицах, когда через три дня после учиненной ими резни рыцари устроили торг. Веселые и беспечные, они с торжеством выставляли на продажу свою добычу, как будто не были повинны в чудовищном преступлении, а омерзительные свидетельства их деяний не лежали у их ног. Если судить о праведности монотеистов, покорявших Иерусалим, по степени уважения к священным правам предшественников, то крестоносцы оказались бы на последнем месте в любом списке, каковы бы ни были пристрастия составителя.
Конечная цель похода была достигнута – Иерусалим находился в руках крестоносцев. Раньше никто из них не пытался заглянуть в будущее дальше этого момента, и у них не было отчетливого представления о том, кто и как должен управлять Святым городом. Духовенство выступало за теократическую власть во главе с патриархом, рыцари выдвигали из своей среды светского правителя, а бедняки, которые оказывали значительное влияние на крестоносцев, со дня на день ожидали Нового Иерусалима и вообще не желали никакой обычной власти. В конце концов компромисс был найден. Поскольку православный патриарх был изгнан во время осады, на освободившееся место крестоносцы поставили Арнульфа, капеллана Роберта Нормандского, который стал служить не на греческом, а на латинском языке. Светским правителем стал Готфрид Бульонский, молодой человек, не отличающийся умом, но весьма набожный и отчаянно храбрый. Готфрид объявил, что не может носить корону в городе, где Спаситель был коронован терновым венцом, и взял себе титул «Хранитель Гроба Господня»: патриарх будет управлять Иерусалимом, а он, Готфрид – охранять город. Через несколько месяцев в город в качестве официального папского легата прибыл архиепископ Пизы Даимберт (Дагоберт). Он сместил Арнульфа, сделал патриархом себя и запретил всем местным христианам – грекам, сиро-яковитам, несторианам, грузинам и армянам – посещать Анастасис и другие церкви Иерусалима. Папа Урбан посылал крестоносцев на помощь восточным христианам, а те распространили свою религиозную нетерпимость по отношению к предшественникам на собственных единоверцев. В пасхальное воскресенье 1100 г. Готфрид официально передал новому патриарху «город Иерусалим с Башней Давида и всем, что относится к Иерусалиму» (Peters 1985, p. 292), т. е. на патриарха возлагалась светская власть в городе на то время, пока сам Готфрид будет завоевывать новые земли для королевства.
Продолжение завоевательных походов было для крестоносцев первостепенной задачей. Взятие Иерусалима не означало «освобождения» всей Палестины – значительная часть страны, включая и жизненно важные прибрежные города, оставались под властью Фатимидов. Опираясь на поддержку пизанского флота, Готфрид начал атаковать главные оплоты Фатимидов. К марту 1100 г. эмиры Аскалона (Ашкелона), Кесарии, Акко и Арсуфа капитулировали и признали Готфрида сюзереном. Их примеру последовали шейхи Заиорданья, а Танкред тем временем основал свое княжество в Галилее. Но положение оставалось опасным – хотя христианское королевство получило границы, которые можно было защищать, оно находилось в окружении злейших врагов и в следующие 25 лет вело постоянные войны, отстаивая свое существование.
Главной проблемой крестоносцев была нехватка людей. После того, как Иерусалим был взят, рыцари и воины по большей части отправились на родину, и в Палестине остался лишь костяк армии. В особенности обезлюдел Иерусалим. В пустом призрачном городе, который еще недавно служил домом для стотысячного населения, обитало лишь несколько сотен человек. Как писал Вильгельм Тирский, «поистине, наши люди здесь были столь малочисленны и бедны, что с трудом могли бы заселить одну улицу» (Вильгельм Тирский XI: 27). Ради безопасности они жили все вместе в Патриаршем квартале поблизости от Гроба Господня (Prawer 1952). Остальная часть города оставалась необитаемой, по ее пустынным улицам рыскали мародеры и бедуины в надежде поживиться чем-нибудь в брошенных домах. Защитить Иерусалим должным образом было невозможно: когда Готфрид уводил свое войско в очередной поход, защищать город оставалась лишь горстка гражданского населения и пилигримов. Когда огонь войны на Святой земле несколько утих, в такие города, как Бейрут, Сидон, Тир и Акко, стали потихоньку возвращаться прежние жители – евреи и мусульмане, – а в сельской местности мусульмане так и продолжали жить все время. Но крестоносцы, заняв Иерусалим, издали закон об изгнании евреев и мусульман из Святого города, а заодно изгнали и местных христиан, которых подозревали в симпатиях к исламу, – не искушенным в богословских тонкостях выходцам с Запада палестинские, коптские и сирийские христиане казались неотличимыми от арабов. В результате, как ни свят был Иерусалим, мало кто из франков хотел оставаться в этом городе, сделавшемся бледной тенью себя прошлого. Их больше привлекали прибрежные города, где жить было легче и имелись возможности для занятия ремеслами и торговлей.
Немедленно после взятия Иерусалима Готфррид Бульонский перебрался в мечеть Аль-Акса, которая стала королевской резиденцией, а Купол Скалы превратил в церковь, названную «Храм Господа». Харам был очень важен для крестоносцев, которые, в отличие от византийцев, не проявлявших интереса к этой части Иерусалима, считали себя новым Избранным народом, а святое место иудеев – своим законным наследием. С самого начала эпохи крестоносцев Хараму отводилась важнейшая роль в духовной жизни Иерусалима, и патриарх Даимберт избрал «Храм Господа» своей официальной резиденцией. О значимости Харама для крестоносцев говорит уже само по себе то, что светский и духовный правители города решили жить на одиноком островке вдали от заселенных крестоносцами кварталов на Западном холме. Ближайшими их соседями были монахи-бенедиктинцы, которых Готфрид поселил при гробнице Пресвятой девы Марии в долине Кедрона.
Готфрид правил недолго – в июле 1100 г. он умер от брюшного тифа и был похоронен в Анастасисе, который крестоносцы предпочитали именовать храмом Гроба Господня. Патриарх Даимберт приготовился добавить к своей духовной власти еще и светскую, но его обошел брат Готфрида Балдуин, правитель новообразованного графства Эдесского, призванный в Иерусалим земляками-лотарингцами. Балдуин был намного умнее и практичнее своего брата. Так как в молодости его готовили к священническому служению, он получил лучшее образование, чем большинство мирян, при этом обладал исключительной физической силой и отвагой и действительно мог создать жизнеспособное королевство крестоносцев в Иерусалиме. Балдуина, прибывшего в Иерусалим 9 ноября 1100 г., встретили шумным ликованием не только франки, но и местные христиане, которые ожидали его за городскими стенами. Он прекрасно понимал, что франки на Ближнем Востоке отчаянно нуждаются в поддержке, а поскольку ни о евреях, ни о мусульманах речи быть не могло, естественными союзниками оказывались греки, сирийцы, армяне и палестинские христиане. Сам Балдуин был женат на армянке, что среди прочего помогло ему снискать доверие восточных христиан, с которыми так пренебрежительно обошелся Даимберт.
11 ноября 1100 г. Балдуин был коронован в церкви Рождества Христова в Вифлееме, городе Давида, и стал «королем латинян» Балдуином I. Он не испытывал сомнений по поводу того, пристало ли в Иерусалиме носить золотой венец и зваться королем. Под предводительством Балдуина крестоносцы шли от победы к победе. К 1110 г. они завладели Кесарией, Хайфой, Яффой, Сидоном, Бейрутом, Триполи и основали свое четвертое государство – графство Триполи. В покоренных городах население истреблялось, мечети разрушались, и палестинские беженцы спасались на мусульманской территории. В последующие годы память об этих убийствах и грабежах не давала крестоносцам установить нормальные отношения с местными народами. Напор крестоносцев казался неудержимым; сельджукские эмиры и династии местных правителей, погрязшие в своих междоусобных распрях и неспособные объединиться, не представляли для них серьезного противника. На вмешательство Багдада мусульманам надеяться не приходилось – халифат окончательно ослаб и не смог бы вести войну в далекой Палестине. В результате крестоносцам удалось организовать первые западноевропейские колонии на Ближнем Востоке.
Балдуину также требовалось решить проблему Иерусалима, который по-прежнему оставался пустой оболочкой города почти без людей. Франки все еще старались перебраться оттуда в более благополучные прибрежные города. В массе своей они были воинами и крестьянами, а не ремесленниками и мастерами, и с трудом находили себе занятие в городе, который существовал в основном за счет ремесленного производства. По принятому в 1099 г. закону все участники Крестового похода получали право стать землевладельцами и домохозяевами, т. е. освобождались от подчинения в рамках европейской феодальной иерархии и, как свободные люди, могли владеть недвижимостью. Некоторые из этих «граждан», как их называли, обзавелись домами в Иерусалиме, земельными наделами и даже целыми селениями в его окрестностях. Чтобы удержать таких людей на месте, Балдуин издал закон, передававший право на владение домом любому, кто проживет в нем безвыездно год и один день: это мешало владельцам домов бросать свою собственность в трудные времена с тем, чтобы вернуться, когда условия станут более благоприятными. Граждане, оставшиеся в Иерусалиме, в дальнейшем составили костяк франкского населения города. Они работали поварами, мясниками, лавочниками, кузнецами. Но их было слишком мало.
Балдуин надеялся склонить местных христиан к возвращению в церкви и монастыри Иерусалима, и в 1101 г. судьба послала ему возможность для этого. В ночь накануне Пасхи народ, как обычно, ожидал схождения Благодатного огня, но ничего не произошло – огонь не появился. Надо полагать, греки унесли с собой секрет и не собирались выдавать его латинянам. Отсутствие привычного чуда было дурным знаком: неужели франки чем-то прогневили Бога? Патриарх Даимберт призвал латинян последовать за ним в Храм Господа – туда, где Бог откликнулся на молитвы царя Соломона, – и просил местных христиан молиться вместе с франками. Следующим утром было объявлено, что огонь появился в двух лампадах возле гробницы Иисуса. Смысл знамения был ясен – Бог разгневался на то, что, как записал в своей «Хронографии» армянский историк Матфей Эдесский, «франки изгнали из монастырей армян, греков, сирийцев и грузин», и только потому ниспослал огонь, что об этом молили восточные христиане (Prawer 1972, p. 214). Грекам были возвращены ключи от Гроба Господня, представители всех прочих христианских деноминаций получили разрешение вернуться в свои святыни, монастыри и церкви в Святом городе.
Так король Иерусалима стал покровителем местных христиан. Высшее духовенство оставалось латинским, но в храме Гроба Господня велись службы по греческому обряду. Сиро-яковиты, вернувшиеся из Египта, куда они бежали в 1099 г., получили назад монастырь Святой Марии Магдалины. Особенной благосклонностью короля пользовались армяне, породнившиеся с ним через его супругу. Балдуин поддерживал постоянную связь с Арменией, армянская община и монастырь Святого Иакова процветали. Именитые и знатные армяне посещали Иерусалим как паломники и привозили богатые дары: расшитые драгоценностями церковные облачения, золотые кресты, потиры и распятия, инкрустированные драгоценными камнями, – их и по сей день используют по большим церковным праздникам, – а также ценные рукописи для монастырской библиотеки. В храме Гроба Господня армянам была выделена часовня Святой Марии.
Наконец, в 1115 г. Балдуину удалось пополнить население Иерусалима за счет сирийских христиан из Заиорданья, которых жестокости крестоносцев сделали персонами нон-грата в исламском мире. Балдуин пообещал им особые привилегии, выделил пустующие дома в северо-западной части города, дал разрешение строить и восстанавливать церкви. Сирийскими были церкви Святого Авраама подле ворот Святого Стефана, Святого Георгия, Святого Илии и Святого Иакова в Патриаршем квартале.
Политика Балдуина, по-видимому, принесла плоды, поскольку с этого момента Иерусалим начал расти, и его население достигло приблизительно 30 000 человек. Он снова стал столичным городом и, в силу своего религиозного значения, главной из четырех столиц франкских государств на Ближнем Востоке. Административное устройство Иерусалима в некоторых отношениях повторяло города Западной Европы. Место мусульманского шариатского суда заняли три палаты – Верхняя (для знати), Палата граждан и Палата сирийцев, которая управлялась местными христианами и разбирала тяжбы между ними. Крестоносцы поддерживали рынки на месте старого римского форума (неподалеку от храма Гроба Господня) и вдоль Кардо. Возможно, по подсказке местных христиан они разделили рынки домашней птицы, тканей, специй и готовой снеди. Франки и сирийцы торговали вместе, но по разные стороны улицы. Иерусалим не мог стать крупным центром торговли, поскольку располагался в стороне от главных дорог. Он не представлял интереса для итальянских купцов, которые основали свои колонии в прибрежных городах и играли в жизни этих городов значительную роль. Его экономика, как и в прежние времена, всецело зависела от паломников. Балдуин пресек замыслы духовенства об установлении теократической формы правления. Он избавился от Даимберта[69] и затем назначал лишь таких патриархов, которые удовлетворялись второстепенной ролью. Начиная с 1112 г. в юрисдикции патриарха находился старый Патриарший квартал, а во всем остальном городе распоряжался Балдуин, так что королевство Иерусалимское контролировалось церковью меньше, чем любое из современных ему европейских государств.
Парадоксальным образом после буйства религиозного фанатизма, ознаменовавшего первые дни, Иерусалим крестоносцев сделался довольно светским. Обосновавшись в Иерусалиме, франки тут же занялись его превращением в город западноевропейского типа. Преобразования начались в 1115 г. с Купола Скалы – лишнее доказательство того огромного значения, какое имела для крестоносцев Храмовая гора. Франки слабо представляли себе историю сооружения. Они понимали, что это не Храм, возведенный царем Соломоном, но, похоже, считали купол постройкой какого-то из византийских императоров – Константина или Ираклия, – которую нечестивые мусульмане впоследствии приспособили для собственных целей. В 1115 г. крестоносцы приступили к восстановлению, как они считали, первоначальной чистоты здания. На купол они водрузили крест, скалу облицевали мрамором, устроив алтарь и хоры, изречения из Корана замазали и поверх них написали латинские тексты. Это было характерно для крестоносцев, стремившихся уничтожить любые следы присутствия мусульман. Но франкские мастера поработали на славу: решетка, которую они установили вокруг Скалы, представляет собой один из лучших образцов средневекового кузнечного искусства, сохранившихся до наших дней. Работы велись не спеша – «Храм Господа» был официально освящен лишь в 1142 г. К северу от него крестоносцы построили обитель для монахов-августинцев, а Купол Цепи превратили в часовню Иакова Праведного, который, как считалось, претерпел мученичество на Храмовой горе.
На восстановление мечети Аль-Акса, сильно пострадавшей и разграбленной при штурме Иерусалима, сначала не хватало средств. Балдуину пришлось даже продать свинцовые пластины с ее крыши. Затем, в 1118 г. к королю явилась небольшая группа рыцарей, называвших себя нищими братьями – воителями за Христа, – которые предложили, что станут безвозмездно защищать безоружных паломников от бедуинов и прочих мусульманских головорезов. Именно в таких людях и нуждалось королевство, и Балдуин выделил им под штаб-квартиру часть Аль-Аксы. По причине своего соседства с Храмом Господа (Templum Domini) эти «нищие рыцари» получили название «тамплиеры»[70]. Ранее монахам запрещалось носить оружие и участвовать в сражениях, но когда церковь официально признала тамплиеров орденом, насилие во имя веры было – до некоторой степени – канонизировано. Ряды рыцарей-монахов, сумевших соединить две главных страсти новой Европы – войну и веру, – стали быстро пополняться. Это помогло королевству решить проблему хронической нехватки людей, и в течение 1120-х гг. храмовники сделались элитными частями крестоносной армии, отказавшись от своей первоначальной военной задачи, которая ограничивалась защитой.
По иронии судьбы «нищие рыцари» вскоре разбогатели и превратились в один из самых могущественных орденов Церкви. Они прекрасно устроились в своей штаб-квартире в мечети Аль-Акса, которая стала военным городком. В подземельях времен Ирода рыцари оборудовали конюшни, которые назывались «Соломоновыми» и вмещали более тысячи лошадей вместе с конюхами. Внутри мечети были сделаны перегородки, разделившие ее на помещения разного назначения – кладовые для оружия, зернохранилища, умывальни и уборные, – на крыше находились сады для прогулок, беседки и бассейны. Тамплиеры также пристроили к мечети западное крыло с новым монастырем, трапезной, погребами и заложили фундамент для величественной новой церкви, которую, впрочем, так и не достроили. Мастера и здесь работали великолепно. Особенно хороша резьба по камню с лиственными орнаментами, соединяющая художественные элементы византийского, исламского и романского стилей.
И все же деятельность тамплиеров может служить хорошей иллюстрацией главной тенденции тогдашнего Иерусалима. Крестовый поход рассматривался как акт братской любви: папа призвал рыцарей Европы прийти на помощь братьям-христианам в мусульманских землях, и тысячи крестоносцев сложили свои головы из любви к Христу, стараясь освободить его страну от неверных. Считалось даже, что участие в крестовом походе дает мирянину возможность совершить монашеский подвиг (Riley-Smith 1980). Но «любовь» выразилась в насилии и зверствах. Точно так же в истории тамплиеров безвозмездное служение для опеки нищих и притесняемых быстро превратилось в военную агрессию. Когда-то на Хараме запрещались любые формы насилия, теперь же в бывшей мечети Аль-Акса устроили казармы и арсенал. Вскоре по всей Европе стали вырастать круглые церкви тамплиеров, сооруженные по образцу Анастасиса. Они напоминали жителям городов и деревень, что весь христианский мир поднялся на священную войну в защиту Иерусалима.
Та же тенденция прослеживается и в судьбе соперничавшего с тамплиерами ордена госпитальеров, который образовался при больнице св. Иоанна Милостивого в Патриаршем квартале Иерусалима. Основатель ордена аббат Жерар помогал крестоносцам во время осады Иерусалима, а после взятия города к нему присоединилась группа рыцарей и паломников, решивших заботиться о бедных и нуждающихся. До того времени рыцарям никогда не пришло бы в голову опуститься до такого низменного занятия как уход за больными, однако под руководством Жерара они добровольно вели одинаковую жизнь с бедняками, посвятив себя делам милосердия. Как и тамплиеры, госпитальеры стремились воплотить идеал святой нищеты, игравший огромную роль во время Первого крестового похода, и тем привлекли множество последователей как в Палестине, так и в Европе, где развернул активную деятельность Раймонд дю Пюи, возглавивший орден после смерти Жерара в 1118 г. Но они – опять-таки подобно тамплиерам – оставались иерусалимским орденом, и слово outremer (заморский) в их уставе относилось к Европе. Подчиняясь неумолимой логике событий, госпитальеры к середине XII в. стали также воинами и сражались в составе армий крестоносцев. Тем не менее они не оставили богоугодных дел. В величественных зданиях обширного квартала, выстроенного ими с южной стороны от храма Гроба Господня, круглый год лечились до тысячи больных, происходили раздачи милостыни, одежды и еды беднякам. Этот квартал представлял другое, более привлекательное лицо крестоносного движения.
Госпиталь всегда вызывал наибольшее восхищение у паломников, которые теперь осматривали новый набор достопримечательностей Иерусалима, во многом отличавшийся от прежнего. Например, византийцы не водили приезжавших христиан на Храмовую гору – это место было для них лишь символом поражения иудаизма и не играло никакой роли в богослужении. Но уже в 1102 г. местные жители гордо провели прибывшего из Британии пилигрима Зевульфа по святыням Харама, успевшего приобрести религиозное значение для христиан. Из записок Зевульфа мы узнаем, что Ворота Милосердия стали считаться местом первой встречи Анны и Иоакима, родителей Девы Марии, а еще одни ворота Харама, называемые «Красными», – местом, где святые Петр и Иоанн исцелили калеку. Купол Скалы почитался как храм, в котором Иисус молился в земной жизни, и на Скале показывали отпечаток ноги Господа. Храмовая гора была исключительно важна и для литургии крестоносцев (Schein). Все их главные церемонии включали шествие к «Храму Господа», которое в определенных случаях – например, в Пальмовое воскресенье – составляло центральный элемент празднования. Еще одна значительная перемена в религиозной жизни Иерусалима коснулась расположения ряда святых мест, связанных со Страстями Христовыми: первоначально они находились на горе Сион, а в период крестоносцев, по-видимому, сдвинулись в северную часть города. Так, Зевульф видел столб бичевания Иисуса не на горе Сион, как более ранние паломники, а на территории храма Гроба Господня. Место Претория, где Пилат приговорил Иисуса к смерти, теперь показывали паломникам не в долине Тиропеон, а к северу от Храмовой горы, на месте крепости Антония. Возможно, смещение произошло под влиянием тамплиеров, которым хотелось, чтобы это святое место находилось в их части Иерусалима.
В 1118 г. король Балдуин I скончался, и престол перешел к его родственнику Балдуину де Бургу (де Бурку), графу Эдесскому, человеку благочестивого нрава, но добродушному и общительному, искренне привязанному к жене-армянке и четырем дочерям. Балдуин II стал первым королем, короновавшимся в храме Гроба Господня (Балдуин I короновался в церкви Рождества в Вифлееме). Он торжественно прошествовал во главе пышной процессии по улицам, где крыши и балконы домов были украшены пестрыми восточными коврами, и в присутствии патриарха, епископов и священников латинского и восточных обрядов поклялся перед Гробом Господним защищать церковь, клир, а также вдов и сирот Иерусалимского королевства. Кроме того, он принес особую клятву верности патриарху. По окончании церемонии новый король направился в Храм Господа и там возложил свою корону на алтарь, а затем перешел в Аль-Акса, где его ожидал праздничный обед, приготовленный горожанами. В 1120 г. Балдуин покинул свои апартаменты в бывшей мечети, так что она целиком перешла в распоряжение тамплиеров, и переселился в новый дворец рядом с цитаделью, чтобы быть ближе к центру жизни Иерусалима.
В том же году он присутствовал на Наблусском соборе, созванном в попытке обуздать тенденцию к культурной ассимиляции, развившуюся у части молодого поколения. В начале существования королевства Фульхерий Шартрский с восторгом писал, обращаясь к европейцам: «Мы, бывшие жители Запада, сделались жителями Востока. Тот, кто был римлянином или франком, стал в этой земле галилеянином или палестинцем» (Фульхерий Шартрский III: 37). Конечно, он преувеличивал, но с течением времени франки переменились. На Востоке выросло целое поколение потомков крестоносцев, не помнивших Европу. Они принимали ванны, о чем на Западе и не слыхивали, жили в домах, а не в деревянных лачугах, носили одежду из тонких тканей и куфию. Их жены закрывали лица вуалью, как мусульманки. Это неприятно поражало паломников из Европы: палестинские франки, казалось им, превращаются в коренных жителей Востока и, – поскольку уровень бытового комфорта в исламском мире в то время намного превосходил европейский, – становятся чересчур изнеженными и привередливыми. Многие франки понимали, что приспосабливаться необходимо, иначе им здесь не выжить. Они должны были торговать с мусульманами и наладить с ними нормальные отношения. Балдуин II даже несколько смягчил правила, запрещавшие мусульманам и евреям появляться в Иерусалиме. Мусульмане получили разрешение привозить в город продовольствие и ремесленные товары и оставаться на короткий срок. Известно также, что в 1170 г. поблизости от королевской резиденции проживало семейство евреев-красильщиков.
Но эта ассимиляция была поверхностной. В течение 1120-х гг. франки обосновывались в старых крепостях и возводили кольцо новых замков вдоль границ своего королевства, выстраивая оборону против враждебного мусульманского мира. Вокруг Иерусалима появилась, кроме того, линия хорошо укрепленных церквей и монастырей: они стояли в Маале Адумим, на Иерихонской дороге, в Хевроне, Вифании, Неби-Самвиле, эль-Бире и Рамалле. Крестоносцы не стремились разрушить стену ненависти, разделившую западное христианство и ислам, а напротив, усиливали свою изоляцию, сооружая массивные стены из камня. В течение всего времени своего существования их государства оставались искусственными анклавами Запада посреди чуждого и враждебного окружения – милитаристскими, агрессивными, постоянно готовыми нанести удар. В Европе XII в. был временем громадного подъема творческих сил, но в государствах крестоносцев это не ощущалось. Главные новшества здесь касались военно-монашеских орденов, военной архитектуры и – до некоторой степени – права, но исключительно западного. Франки не делали настоящих попыток овладеть интеллектуальными и культурными богатствами Ближнего Востока и потому не пустили там глубоких корней. Их энергия была направлена на выживание, и общества, созданные ими, фактически существовали за счет противостояния с местными народами.
И все же созидательная деятельность крестоносцев оставила заметный след в завоеванной стране. В 1125 г. франки приступили к интенсивному строительству в Иерусалиме, и даже Ирод Великий не построил в Палестине столько, сколько они. Чтобы почувствовать себя дома, крестоносцы возводили на Святой земле копию родной Европы. Поэтому в архитектуре их зданий и церквей почти не заметно ни византийского, ни мусульманского влияния. Не коснулись крестоносцев и последние веяния европейского зодчества: готика так и не пришла в Палестину, здесь по-прежнему господствовал романский стиль – франки возводили новые церкви по образцу тех, которые существовали у них на родине, когда они отправлялись на освобождение Святой земли. Первой началась масштабная реконструкция храма Гроба Господня, которую планировалось завершить в 1149 г., к пятидесятилетию взятия Иерусалима. Вблизи купели Вифезда крестоносцы выстроили изящную церковь в романском стиле, посвященную святой Анне, матери Девы Марии. На этом месте, которое с VI в. почиталось христианами в связи с рождением Пресвятой Девы, основали монастырь и церковь монахи-бенедиктинцы. Невзирая на свою жестокость и предрассудки, франки все же обладали некоторым пониманием духовности. В церкви Святой Анны ряд колонн в главном нефе сразу приковывает взгляд к высокому алтарю; благодаря суровой простоте убранства ничто не отвлекает внимания, а потоки естественного света, льющиеся с разных сторон, создают непередаваемую игру теней и усиливают ощущение внутреннего простора.
Работы развернулись также в долине Кедрона и на Масличной горе. Были восстановлены Гефсиманская церковь и церковь Успения, при которой тоже построили монастырь, а крипту украсили фресками и мозаикой. Франки, кроме того, реконструировали и отделали паросским мрамором круглую церковь Вознесения, одновременно превратив ее в часть системы укреплений Иерусалима и символ своего воинствующего благочестия. Она, как записал пилигрим Теодорих, была «надежно укреплена против неверных башнями, большими и малыми, зубчатыми стенами с бойницами и ночными дозорами» (Theoderich, p. 44). Погибшую от рук персов в 614 г. Елеонскую базилику крестоносцы восстанавливать не стали. На этом месте они построили две новые церкви в память о даровании Иисусом ученикам молитвы «Отче наш» (Pater Noster) и апостольского символа веры. Сионская базилика, разрушенная при аль-Хакиме, все еще лежала в руинах. Крестоносцы реставрировали «Мать всех церквей», включив в ее ансамбль многие древние святыни: часовню Святого Стефана, где находились мощи мученика до перенесения в церковь Евдокии; горницу Тайной вечери и по соседству с ней часовню Пятидесятницы, которую украшала картина сошествия Святого Духа на апостолов. В нижнем этаже находилась «Галилейская часовня», где воскресший Иисус явился ученикам[71]. Во время работ строителям попалась удивительная находка. Одна из старых стен обрушилась, и за ней открылась небольшая пещера, где лежали золотой венец и скипетр. По мнению некоторых современных ученых, это могли быть остатки древней синагоги. Строители же, не понимая, с чем имеют дело, в панике помчались к патриарху, который, в свою очередь, обратился к аскету-караиму. Вместе они решили, что пещера представляет собой гробницу Давида и иудейских царей. Люди веками принимали Западный холм, который называли Сионом, за место, где стоял город Давида, тогда как в действительности он находился на холме Офель. Цитадель возле западных ворот Иерусалима долгое время считали крепостью Давида, а построенную Иродом башню Гиппика – башней Давида. Рано или поздно кто-нибудь неизбежно должен был «обнаружить» могилу Давида на горе Сион. Патриарх хотел обследовать пещеру, но строители были слишком перепуганы, и он, по словам еврейского путешественника Вениамина из Туделы, посетившего Иерусалим в 1170 г., «приказал заложить вход в пещеру и скрыть это место от людей навсегда»[72]. Позднее крестоносцы все же открыли вход в пещеру, и Гробница Давида стала частью Сионской базилики, что в дальнейшем обернулось многими бедами.
В 1131 г. король Балдуин II умер; ему наследовали старшая дочь Мелисенда и ее супруг Фульк, граф Анжуйский, грозный вояка, уже в зрелом возрасте решивший посвятить свою жизнь защите Иерусалима. В то время крестоносцам было очень важно показать, что у них сильный правитель, – на Ближнем Востоке, впервые за недолгую историю Иерусалимского королевства, выдвинулся могущественный исламский вождь. Это был сельджукский военачальник Имад ад-Дин Зенги, эмир Мосула и Алеппо. Зенги вознамерился восстановить мир в регионе, много лет раздираемом междоусобными распрями эмиров. Медленно, но неуклонно он начал покорять мелких правителей Сирии и Ирака и, опираясь на поддержку Багдада, одного за другим подчинил их своей власти. Возвращение территории, занятой франками, не представляло для него особого интереса – важнее было обуздать строптивых эмиров. Однако у франков его растущая империя вызывала большое беспокойство. Фульк дополнительно укрепил границы королевства, для чего в 1137 г. разместил в пограничном замке Бейт-Джибрин гарнизон рыцарей-госпитальеров. В том же году он заключил союз с дамасским эмиром Унуром (Анаром), решившим не допустить присоединения своего города к империи Зенги.
Одним из дипломатов, проводивших предварительные переговоры, был сирийский вельможа Усама ибн Мункыз, после подписания договора приглашенный совершить путешествие по франкской Палестине. Его воспоминания – ценнейший источник информации о том, как мусульмане относились к пришельцам с Запада, столь яростно напавшим на регион. Усаму, человека образованного и дружелюбного, многое поражало в нравах и обычаях франков. Он искренне восхищался храбростью этих людей, но ужасался их примитивной медицине, презрительному отношению к женщинам, религиозной нетерпимости. Усама невероятно смутился, получив предложение франкского пилигрима взять его сына с собой в Европу, чтобы юноша получил западное образование, поскольку сам был убежден, что сыну лучше попасть в тюрьму, чем в землю франков. Однако он признавал, что франки, рожденные на Востоке, куда лучше новоприбывших, с их примитивными европейскими предрассудками, и рассказал по этому поводу следующий забавный случай. Усама свел дружбу с тамплиерами, жившими в Иерусалиме, и всякий раз, когда он посещал их в Аль-Акса, рыцари предоставляли в его распоряжение небольшую молельню. И вот как-то раз, когда Усама молился лицом к Мекке, в молельню ввалился какой-то франк, схватил Усаму, повернул его лицом к востоку, и крикнул: «Так молись!» Другие тамплиеры поспешили оттащить его прочь от Усамы, но едва отпустили, как все повторилось. Тамплиеры стали извиняться: «Это чужестранец, он приехал на этих днях из франкских земель, – объяснили они, – и никогда не видал, чтобы кто-нибудь молился иначе, чем на восток». «Хватит уже мне молиться», – с достоинством ответил Усама и вышел. «Меня, – заканчивает он рассказ, – очень удивило выражение лица этого дьявола, его дрожь и то, что с ним сделалось, когда он увидел молящегося по направлению к югу»[73].
Постепенно в иерусалимском королевстве усиливался внутренний конфликт. На одной стороне находились франки, родившиеся в Палестине, которые, подобно тамплиерам из рассказа Усамы, могли понять точку зрения мусульман и были готовы установить нормальные отношениям с соседями. Другую сторону представляли франки, недавно прибывшие из Европы и не способные выдержать иную религиозную ориентацию. И эти разногласия нарастали именно тогда, когда соседние мусульманские народы отбросили, наконец, губительные распри и стали объединяться под началом сильного вождя. В 1144 г. франки получили удар, показавший им, как уязвимо их положение. В ноябре того года эмир Зенги в ходе военной кампании против Дамаска захватил Эдессу и уничтожил графство Эдесское. Мусульманский мир ликовал, и Зенги, беспощадный воин и запойный пьяница, неожиданно обнаружил, что стал героем ислама. Спустя два года он был убит, и его дело продолжил сын Махмуд по прозвищу Нур ад-Дин – «свет веры». Нур ад-Дин, ревностный суннит, решил вести священную войну как с франками, так и с шиитами. Подражая пророку Мухаммаду, он жил скромно и жертвовал огромные суммы бедным. Кроме того, он развернул действенную пропагандистскую кампанию за джихад. Коран осуждает войны как мерзость, но при этом учит, что, к прискорбию, иногда приходится с оружием в руках бороться против насилия и притеснений, отстаивая важнейшие ценности. Если людей убивают или изгоняют из домов, уничтожают места богослужения, долг мусульманина – подняться на свою защиту (Коран 22:40–42). Это предписание Корана как нельзя больше подходило к ситуации с крестоносцами, которые тысячами истребляли правоверных, отбирали и разрушали их жилища, жгли мечети и осквернили Харам в аль-Кудсе. Нур ад-Дин активно распространял антологии «Достоинства Святого города» (фада'иль аль-кудс) и заказал у лучших мастеров великолепную кафедру для проповедника, чтобы установить ее в мечети Аль-Акса после того, как франки будут изгнаны из Иерусалима.
Джихад на Ближнем Востоке в то время был почти забыт и возобновился в ответ на жестокое насилие, чинимое вторгшимися с запада крестоносцами. Закоренелые предрассудки европейцев помешали им эффективно противостоять напору Нур ад-Дина. Когда в 1148 г. на выручку терпящим поражение франкам явились армии Второго крестового похода, они вместо того, чтобы выступить на Алеппо против армии Нур ад-Дина, напали на дамасского эмира Унура, своего единственного союзника в исламском мире. Унуру ничего не оставалось, кроме как искать помощи у Нур ад-Дина. На политическую глупость крестоносцев наложилась бездарная организация осады Дамаска, окончившейся в итоге постыдным поражением. Второй крестовый поход показал, что безрассудная ненависть франков к исламскому миру способна завести их на самоубийственный путь, а стремление изолироваться от ближневосточных народов означает неспособность оценить реальное положение дел в регионе.
Провал Второго крестового похода наверняка омрачил праздник освящения вновь отстроенного храма Гроба Господня, состоявшийся 15 июля 1149 г., ровно через 50 лет после взятия Иерусалима. По окончании церемонии верующие торжественной процессией прошли к Храму Господа, а оттуда в долину Кедрона, к могилам крестоносцев, погибших при взятии Иерусалима. Последним пунктом стал крест на северной стене в том месте, где рыцари Готфрида Бульонского прорвались в город в 1099 г. Контраст с недавним фиаско, скорее всего, ощущался очень болезненно. Зато новый храм Гроба Господня был действительно выдающимся достижением: крестоносцам удалось соединить в одном большом здании в романском стиле ранее разрозненные христианские святыни – гробницу Иисуса, камень Голгофы и крипту, устроенную в скале там, где, как считается, императрица Елена нашла Животворящий Крест (см. схему). Высокая триумфальная арка связала ротонду XI в., построенную Константином Мономахом, с новым храмом на месте бывшего церковного двора. При этом западноевропейская архитектура не диссонировала с византийской, и крестоносцы постарались добиться гармонии с местным стилем – которой им, к сожалению, так недоставало в жизни. Остатки гробницы Иисуса покрыли мраморной плитой, которая позднее была обложена золотом. Стены украсились мозаиками и узорами из цветных мраморных плит, что придавало внутреннему пространству блеск и изящество, – это былое великолепие сейчас утрачено, и его трудно представить себе в сегодняшнем мрачном здании.
Нур ад-Дин продолжил военную кампанию против крестоносцев. Его план заключался в том, чтобы со всех сторон обложить франков владениями мусульманской империи, поднявшей знамя джихада. Тем временем в Иерусалимском королевстве не прекращались внутренние распри. Казалось, дух воинственности, которым были проникнуты все стороны жизни крестоносных государств, заставил франков враждовать между собой. В 1152 г. молодой король Балдуин III столкнулся со своей матерью Мелисендой, которая начала укреплять против него Иерусалим. Если бы не горожане, заставившие Мелисенду сложить оружие, началась бы открытая гражданская война. Тамплиеры и госпитальеры тоже были не в ладах друг с другом, и ни те, ни другие не желали подчиниться воле короля или патриарха. Госпитальеры выстроили в своем квартале башню, которая была выше храма Гроба Господня, тем самым умышленно нарушив закон и бросив открытый вызов власти. Кроме того, они мешали богослужениям у Гроба Господня. По рассказу Вильгельма Тирского, едва только патриарх поднимался на кафедру, как они «сейчас же начинали звонить в многочисленные колокола, да так усердно и долго, что ни патриарх не мог произносить проповедь, ни народу, несмотря на все старания, не удавалось его услышать». Когда же патриарх попытался увещевать госпитальеров, те просто-напросто ворвались в храм Гроба Господня и выпустили поток стрел (Вильгельм Тирский XVIII: 3). Очевидно, жизнь в Святом городе не научила крестоносцев следовать христианской этике любви и смирения.
Пагубная разобщенность королевства франков дошла до предела, христиане совершенно погрязли в собственных раздорах. Они попытались предвосхитить планы Нур ад-Дина по покорению фатимидского Египта, но потерпели неудачу – Египет завоевал полководец Нур ад-Дина Ширкух, курд по происхождению. В 1170 г. племянник Ширкуха Юсуф ибн Айюб, сменивший его на посту визиря Египта, упразднил шиитский халифат. Юсуф, носивший прозвище Салах ад-Дин («Защитник веры»), или, как это звучало в произношении франков, Саладин, был всецело предан идее джихада, но считал, что именно ему, а не Нур ад-Дину, суждено освободить Иерусалим. На этой почве у него возник конфликт с Нур ад-Дином, и когда в 1174 г. тот умер от сердечного приступа, Салах ад-Дин вступил с его сыном в борьбу за власть над империей. Политический и военный талант в сочетании с великодушием и истинным благочестием принесли Салах ад-Дину поддержку мусульман, и в течение десяти лет его признали своим вождем большинство главных городов региона. Теперь крестоносцев со всех сторон окружала исламская империя, во главе которой стоял благочестивый и любимый подданными султан, поставивший себе цель уничтожить франкские королевства.
Но даже перед лицом такой явной угрозы франки продолжали ссориться между собой. На престоле Иерусалимского королевства, как никогда нуждавшегося в сильном вожде, оказался юный король Балдуин IV, страдавший проказой. Бароны из окружения короля поддерживали регента, Раймунда, графа Триполи, хорошо понимавшего, что единственная надежда для королевства – это умилостивить Салах ад-Дина и наладить отношения с соседями-мусульманами. Против баронов выступала группа недавно прибывших рыцарей, которые объединились вокруг королевской семьи и проводили политику откровенных провокаций. Главным «ястребом» был Рейнальд (Рено) де Шатильон, нарушавший все перемирия, которые Раймунд заключал с Салах ад-Дином: он грабил торговые караваны мусульман и дважды – правда, неудачно – пытался захватить Мекку и Медину. Этот знатный вельможа считал непримиримую борьбу с мусульманами своим священным долгом и не мыслил патриотизма без ненависти к исламу. Положение иерусалимского королевства усугублялось еще и отсутствием духовного руководства. Патриарх Ираклий, тоже из вновь прибывших, был человеком невежественным и развращенным настолько, что выставлял напоказ греховную связь с любовницей. В марте 1185 г. прокаженный король скончался, годом позже умер его преемник – малолетний Балдуин V, – и борьба за власть угрожала перерасти в гражданскую войну. Тем временем Салах ад-Дин готовился вторгнуться в королевство. Рейнальд нарушил очередной договор, с помощью которого Раймунд рассчитывал получить мирную передышку, и баронам ничего не оставалось, как возвести на престол ставленника «ястребов» – Гюи (Гвидо) де Лузиньяна, зятя прокаженного короля, человека слабого и бездарного. Однако добиться единства так и не удалось – пока франки готовились воевать с Салах ад-Дином в Галилее, споры в их стане не утихали ни на мгновение. «Ястребы» убедили короля Гюи напасть немедленно, хотя Раймунд предлагал выждать – вскоре должно было наступить время сбора урожая, так что Салах ад-Дин не смог бы долго удерживать свою армию на чужбине. Но король Гюи, не вняв совету, приказал выступать. В результате 4 июля 1187 г. армия франков была наголову разбита мусульманами в битве при Хаттине близ Тивериады, и Иерусалимское королевство прекратило свое существование.
После победы при Хаттине Салах ад-Дин двинулся по Палестине, один за другим занимая города. Остатки христианского войска укрылись в Тире, но некоторые рыцари все же отправилась в Иерусалим в отчаянной попытке спасти Святой город. Наконец мусульманское войско достигло Иерусалима и разбило лагерь на Масличной горе. Салах ад-Дин взглянул оттуда на поруганные святыни Харама и крест над Куполом Скалы и произнес перед своими военачальниками пламенную проповедь, в которой напомнил им о фада'иль аль-Кудс – достоинствах Святого города: Иерусалим – город Храма, город пророков, сюда перенесся пророк Мухаммад во время своего Ночного путешествия и отсюда вознесся на небеса; наконец, именно здесь произойдет Страшный суд. Салах ад-Дин считал своим долгом отомстить христианам за резню 1099 г. и не намеревался щадить жителей города. Тех охватил страх – ведь в Иерусалиме не осталось ни единого рыцаря, способного организовать его защиту. И вдруг, словно Бог внял молитвам несчастных, под стены города явился доблестный барон Балиан Ибелинский. Он испросил у Салах ад-Дина разрешение забрать жену и семейство, чтобы вывезти их в Тир, поклявшись задержаться в Иерусалиме не более чем на одну ночь, однако увидев, в каком положении находятся осажденные, вернулся к султану с просьбой освободить его от клятвы. Салах ад-Дин из уважения к Балиану согласился и выделил эскорт, который сопроводил семейство барона со всем добром до побережья.
Балиан сделал все, что было возможно при имевшихся скудных возможностях, но ситуация была безнадежной. 26 сентября 1187 г. воины Салах ад-Дина пошли на приступ со стороны западных ворот и одновременно повели подкоп под северную стену поблизости от ворот Cвятого Стефана. Спустя три дня большой участок стены – вместе с крестом Готфрида – обрушился в ров, но защитники города успели соорудить внутреннюю защитную стену. В этот момент Балиан попытался договориться с Салах ад-Дином о мирной сдаче города, но Салах ад-Дин, поклявшийся взять город мечом, был непреклонен: «Мы поступим с вами точно так, как вы обошлись с горожанами, когда брали Иерусалим, – заявил он Балиану, – мы будем убивать, брать в рабство и чинить прочие жестокости» (Maalouf, p. 198). И тогда Балиан предпринял отчаянный шаг. Раз никаких надежд больше нет, сказал он, христианам нечего терять. Поэтому они убьют своих жен и детей, сожгут свои дома и имущество, разрушат Купол Скалы и Аль-Аксу, а затем выйдут навстречу Салах ад-Дину, и каждый, прежде чем умереть, убьет хотя бы одного мусульманина. Салах ад-Дин, посоветовавшись с улемами, согласился ради спасения мусульманских святынь и жизней мусульман отступить от клятвы и мирно занять Иерусалим, однако не позволил франкам остаться в городе. Франки становились пленниками султана и могли вернуть себе свободу за выкуп – впрочем, весьма скромный.
2 октября 1187 г., ровно в тот день, когда мусульмане отмечали годовщину Ночного путешествия и вознесения Пророка, победоносное войско Салах ад-Дина вступило в Иерусалим. Султан сдержал слово – ни один христианин не был убит. Бароны легко смогли выкупиться, а бедняки нет, и они стали пленниками. Но многих из них Салах ад-Дин все-таки отпустил, тронутый до слез горем семей, которые разлучали, обращая в рабство. Брат Салах ад-Дина Аль-Адиль так страдал, что попросил для себя тысячу пленников и тут же на месте отпустил их. Всех мусульман крайне возмущало зрелище того, как более богатые горожане покидают город и при этом забирают свое имущество, не пытаясь выкупить сограждан. Мусульманский историограф Имад ад-Дин аль-Исфахани, который был непосредственным участником событий, описал в своей книге, как увидел ломящиеся под тяжестью сокровищ повозки патриарха Ираклия и попросил Салах ад-Дина конфисковать эти богатства в счет выкупа за освобождение оставшихся пленников. Султан не согласился, сказав, что намерен в точности соблюсти договор, «и тогда христиане повсюду будут помнить то добро, какое мы им сделали» (Maalouf, p. 200). Он не ошибся. Западноевропейских христиан немало смущал тот факт, что мусульманский правитель вел себя при взятии Иерусалима куда более «по-христиански», чем их собственные крестоносцы, и они складывали легенды, в которых Салах ад-Дин выступал своего рода почетным христианином. Существуют даже предания о тайном крещении султана.
Эпопея Крестовых походов на Иерусалим почти завершилась. Вернув себе аль-Кудс, мусульмане попытались воссоздать в нем прежнюю систему добрососедства и интеграции разных конфессий, но жестокость крестоносцев непоправимо извратила отношения между исламом и христианством. В лице крестоносцев мусульмане впервые столкнулись с западным миром, и этот горький опыт не забыт до наших дней. Претерпев столько страданий от рук Христова воинства, мусульмане начали по-другому смотреть на свой Святой город. Их любовь к аль-Кудсу с тех пор сделалась воинственной, и ислам в городе перешел в более активное наступление, чем в прежние времена.
