Иерусалим: Один город, три религии (Карен Армстронг) : Глава 16. Возрождение
Начало XIX в. было тяжелым временем для Иерусалима. В городе царила нищета, и не прекращались раздоры. Административная система Османской империи хромала на обе ноги, и горожане страдали от некомпетентности и произвола властей. Номинально Иерусалим входил в состав провинции Дамаск, фактически же в начале XIX в. делами города распоряжался вали Сидона. Среди правителей было много арабов; один из них, Мухаммад Абу Мурак, прославился как тиран, притеснявший равно и мусульман, и зимми. Существовали также трения между разными общинами. По состоянию на 1800 г. в городе насчитывалось 8750 жителей, из них 4000 мусульман, 2750 христиан и 2000 евреев. Все они пользовались одним общегородским рынком, а жили порознь – каждая община расселялась возле своих главных святынь, – поддерживая в некоторых случаях вполне дружеские отношения. Например, мусульмане Магрибинского квартала не чинили препятствий евреям, которые должны были проходить через их территорию, чтобы попасть к Западной стене. Но в храм Гроба Господня евреям входить запрещалось; вообще, неприязнь к ним христиан была столь сильной, что евреи старались держаться подальше от христианских районов. Представители разных христианских деноминаций враждовали и между собой, так что малейшая искра могла спровоцировать вспышку физического насилия. В Еврейском квартале плохо ладили друг с другом сефарды и ашкеназы, вернувшиеся в Иерусалим между 1810 и 1820 гг. Город мира бурлил взаимными обидами и негодованием, а давний идеал единения казался несбыточной мечтой. Накопившаяся злоба нередко выплескивалась наружу в восстаниях и мятежах.
В 1808 г. в храме Гроба Господня произошел пожар. Огонь возник в крипте Святой Елены, закрепленной за армянской церковью, и быстро распространился по всем помещениям. Здание полностью выгорело изнутри, и колонны, поддерживавшие купол, обрушились. Христианские общины немедленно занялись взаимными обвинениями, возлагая друг на друга ответственность за случившуюся катастрофу. Армян обвиняли в умышленном поджоге с целью изменить статус-кво в храме. О греко-православных священниках пустили сплетню, что они, напившись пьяными, случайно подпалили какой-то деревянный предмет, а потом попытались потушить пламя с помощью спиртного. Жаркие страсти разгорелись по вопросу о том, какая община возглавит работы по восстановлению храма, поскольку это было право законного собственника. Каждая деноминация старалась перещеголять остальные, и все взывали к своим зарубежным «попечителям» о поддержке. В конце концов верх одержала греко-православная церковь, которой удалось купить привилегию, и в 1809 г. в храме начались восстановительные работы. Но строительство в Иерусалиме всегда было политически значимо, а храм Гроба Господня давно уже раздражал мусульман, особенно во времена экономических трудностей. На этот раз мусульмане осадили резиденцию паши, требуя прекращения работ. К ним присоединились местные янычары, недовольные тем, что другие части иерусалимского гарнизона квартировали в цитадели, и вскоре восстание охватило весь город. Мятежники атаковали резиденцию православного патриарха, заняли цитадель и прогнали пашу. Восстание бушевало до тех пор, пока вали Дамаска не прислал войско для осады цитадели. 46 зачинщиков мятежа были обезглавлены, и их головы доставлены в Дамаск.
Восстановление храма Гроба Господня продолжилось, но оно и само по себе носило довольно агрессивный характер. Пользуясь представившейся возможностью, греки постарались уничтожить все следы присутствия латинян. Они заменили постройкой по собственному проекту францисканскую эдикулу XVII в. над гробницей Христа и выкинули из храма саркофаги Готфрида Бульонского и короля Балдуина I. Поэтому у Гроба Господня постоянно дежурил греческий монах. Теперь греко-православная церковь контролировала Святейшую гробницу и Голгофу; францисканцам была оставлена северная часть здания, армянам – крипта Святой Елены, коптам – маленькая часовня с западной стороны Гробницы, а сирийцам – часовня в Ротонде. Эфиопам же пришлось строить монастырь и церковь на крыше. Христиане так и не научились мирно уживаться в своей главной святыне: ключи от храма были переданы во владение мусульманскому семейству, и до наших дней право запирать и отпирать двери храма по распоряжению властей передается из поколения в поколение в мусульманском роду. Эта громоздкая схема потребовалась из-за того, что ни одной из христианских общин нельзя было доверить допуск в храм остальных групп. Священники разных деноминаций по очереди брали ключи для проведения богослужений у Гроба Господня, но правила вежливости и благопристойности соблюдались при этом далеко не всегда. Английский путешественник Уильям Диксон, посетивший Иерусалим в середине столетия, с возмущением описывал такую сцену:
Скажем, копты стоят перед святыней. Задолго до окончания отведенного им часа армяне в большом количестве уже собрались вокруг хоров. Они и не думают присоединяться к молитвам и коленопреклонениям, а вместо того напевают светские песенки, шикают на коптских священников, передразнивают чужой язык, насмехаются и всячески мешают вести утреннюю службу.
Часто верующие переходили к рукоприкладству, и тогда турецкие стражники, которые постоянно находились у ворот храма, врывались внутрь, чтобы прекратить побоище, при котором «в ход шли канделябры, посохи, распятия» (Dixon, pp. 238–40). Если обходилось без кровопролития, служба продолжалась, но в присутствии стражников с ружьями наизготовку. Так что христианство в Иерусалиме того времени явно не отвечало идеалам милосердия и любви к ближнему.
В 1821 г., когда греки Пелопоннеса восстали против османского владычества, мусульмане вновь выступили против христиан и атаковали патриархат греческой православной церкви, хотя кади и влиятельные иерусалимские кланы, подчиняясь строгим приказаниям из Стамбула, делали все возможное, чтобы остановить насилие. В 1824 г. произошли более серьезные волнения. Новый вали Дамаска Мустафа-паша объявил о десятикратном повышении налогов. Крестьяне деревень в окрестностях Иерусалима немедленно взбунтовались, и паша выступил из Дамаска с пятитысячным отрядом, чтобы их усмирить. На этот раз иерусалимская знать не поддержала османские власти, а приняла сторону восставших крестьян, к которым присоединились и простые горожане. Как только паша, уверенный, что подавил мятеж, вернулся в Дамаск, жители Иерусалима ворвались в цитадель, изгнали турецкий гарнизон, вооружились и выкинули из города все неарабское население. Наверное, это было первое проявление солидарности арабов Иерусалима. Восставшие не пожелали сдаться, даже когда под стены города явился правитель Сидона Абдалла-паша с двумя тысячами солдат и семью пушками. Сражение длилось целую неделю, и все это время пушки беспрерывно обстреливали город с Масличной горы. Но в итоге турки согласились на требования восставших: налоги были снижены, армия получила приказ не вмешиваться в жизнь города, на все административные должности стали назначаться арабы.
Но в 1831 г. Иерусалим перешел под власть более сильного правителя. Османский военачальник, выходец из албанских тюрок Мухаммед Али-паша, который разгромил армию Наполеона в Египте, после ухода французов сделался там правителем, фактически независимым от Стамбула. Он вынашивал планы по превращению страны в современное государство западного образца – жестко централизованное и обеспечивающее равенство всех граждан перед законом независимо от расовой и конфессиональной принадлежности, – модернизировал армию и к ноябрю 1831 г. уже обладал достаточной силой, чтобы вторгнуться в Палестину и Сирию и захватить эти провинции Османской империи. Это был поворотный момент в истории Иерусалима. Мухаммед Али контролировал Сирию и Палестину до 1840 г. За эти девять лет он успел воплотить в жизнь ряд своих модернистских идей, в результате чего жизнь Иерусалима кардинально изменилась. Сын Мухаммеда Али, Ибрагим-паша, назначенный правителем, сумел обуздать разбойников-бедуинов и пригрозил призвать их в египетскую армию. Он также ввел светскую судебную систему, которая фактически лишила полномочий шариатский суд. Зимми, таким образом, получили равные с мусульманами права на защиту жизни и имущества; христиане и евреи были представлены в меджлисе Иерусалима – совещательном органе при губернаторе города. Так в Иерусалим пришли отделение церкви от государства, администрация и суд, действующие независимо от религии.
Естественно, эти реформы столкнулись с противодействием – знатные семейства Иерусалима и местные сановники опасались утратить приобретенные за много лет независимость и привилегии. В 1834 г. взбунтовались вся Палестина и часть Трансиордании. На пять дней повстанцы завладели Иерусалимом, и в течение этого времени они врывались на улицы, громя и грабя лавки зимми. Для подавления мятежа Ибрагиму-паше пришлось привлечь силы всей его армии. Когда порядок, наконец, был восстановлен, египетское правительство продолжило реформы. В надежде внедрить современные промышленные методы Ибрагим-паша построил в Иерусалиме две первые ветряные мельницы. Зимми обрели новые свободы, в частности могли теперь строить и восстанавливать культовые сооружения, не прибегая к взяткам или подкупу.
Они тотчас же воспользовались этим правом. В 1834 г. многие христианские монастыри пострадали от подземных толчков, и монахам удалось сразу же их отремонтировать. Францисканцы, кроме того, восстановили монастырь Святого Спасителя, сильно поврежденный при последних смутах. С годами он разросся в огромный комплекс. Монахи теперь еженедельно раздавали пропитание примерно восьми сотням христиан и мусульман. Они же первыми организовали школу для детей христиан-арабов. В ней обучались чтению и письму на арабском, латинском и итальянском 52 мальчика из арабских семей, принявших католицизм; арифметика и естествознание в те годы еще не преподавались. Действовала также швейная школа для арабских девочек. В 1839 г. францисканцы сумели расширить свои владения в Иерусалиме, выстроив новый монастырь в мусульманском квартале Безета, все еще малонаселенном. Возведенная ими церковь Бичевания стала одной из первых христианских построек на Виа Долороза, которая за XIX в. постепенно сделалась новой христианской улицей.
Возможностью строить воспользовались и евреи. В 1834 г. Мухаммед Али пожаловал сефардской общине фирман на восстановление обветшавшей синагоги Иоханнана бен Заккая. Ашкеназская община, значительно увеличившаяся благодаря недавнему притоку польских иммигрантов, тоже нуждалась в новом здании для богослужений. В 1836 г. ашкеназы получили разрешение на строительство синагоги, иешивы и миквы (бассейна для ритуальных омовений) на том самом месте, которое они вынуждены были покинуть в 1720 г. Вся община с энтузиазмом принялась за строительство; и раввины, и учащиеся, и даже старики участвовали в рытье котлована и расчистке мусора. Одно крыло синагоги, получившей название Хурва, было закончено уже в 1837 г., и в нем прошла первая служба. Однако проект стал источником разногласий. Рабби Исайя Бардаки из Минска возражал против новой синагоги, считая, что место следовало бы использовать для постройки жилья – ведь около пяти сотен иммигрантов прибыли практически без имущества. В знак протеста он со своими последователями выстроил синагогу Суккат Шалом, необратимо расколов ашкеназскую общину. Это был лишь первый из многих эпизодов такого рода – на протяжении всего XIX в. еврейская община продолжала дробиться: сефарды противостояли ашкеназам, хасиды боролись с митнагдим[82], внутри этих больших групп возникали секты. Еврейский квартал был весь разделен на враждебные друг другу общины, группировавшиеся вокруг определенных раввинов, а зачастую также и синагог.
Казалось, чуть ли не всякое новшество в Иерусалиме обречено увеличивать разобщенность и соперничество, которые стали уже восприниматься как неотъемлемые свойства города. Мухаммед Али, добиваясь поддержки Запада, поощрял поселение в Иерусалиме европейцев, поэтому европейским державам наконец-то удалось создать в городе свою консульскую службу, появлению которой так долго сопротивлялось местное население. В 1839 г. в Иерусалим прибыл в качестве английского вице-консула дипломат Уильям Тёрнер Янг, и в следующие 15 лет в Святом городе открылись также консульства Франции, Пруссии, России и Австрии. Консулы стали важнейшим фактором в жизни Иерусалима, они помогли принести в город современную медицину, образование, технологии. Но каждый из них проводил свою политику, и это нередко порождало новые конфликты в уже разобщенном городе. Местные жители оказались втянуты в распри между европейскими державами. Так, Уильям Янг проявлял особый интерес к ашкеназской общине. Англия, подобно Франции и России, стремилась создать в Иерусалиме свой «протекторат», но за отсутствием в городе протестантов консул не мог взять их под свое крыло. А у европейских евреев не было своего зарубежного покровителя, и Янг постарался стать их неофициальным «патроном». Его вдохновляла тысячелетняя мечта – согласно предсказанию святого Павла евреи должны были перед Вторым пришествием обратиться в христианство, и среди английских протестантов многие верили, что им предназначено воплотить в жизнь это древнее пророчество, устранив тем самым препятствие для окончательного Искупления. В сентябре 1839 г. во многом благодаря стараниям Уильяма Янга, Лондонское общество по распространению христианства среди евреев (или просто «Лондонское еврейское общество») получило разрешение на открытие в Иерусалиме своего представительства, и в Святой город начали прибывать первые протестантские миссионеры. Но здесь их ожидали конфликты с более старыми христианскими деноминациями и с евреями, которые с неприязнью отнеслись к этой христианской инициативе.
Новые идеи продолжали проникать в Иерусалим. Этот процесс, стоило ему начаться, уже нельзя было остановить. В 1840 г. европейские державы вынудили египтян оставить Палестину и страна снова попала под власть Османской империи, однако о возврате к прежней системе не могло быть и речи. Модернизация коснулась и Стамбула: султан Махмуд II активно пытался централизовать государство и реформировать армию. Его Танзимат (свод законов) подтвердил расширение прав зимми, произошедшее при египтянах. Зимми не освобождались от налога джизья за защиту от внешних врагов, но пользовались большей религиозной свободой и по-прежнему могли строить и ремонтировать свои культовые сооружения без помех со стороны местных мусульманских властей. Теперь османы проявляли больше интереса к Святому городу, что было отчасти связано с усилившейся там активностью западных держав. Если до вторжения египтян главным городом Палестины считался Акко, то теперь Иерусалим стал постепенно занимать его место. По своему административному статусу это был, как и раньше, мутасаррифлик – нечто среднее между провинцией (эялет) и округом (санджак), – но в него входили санджаки Газы, Яффы и (до 1858 г.) Наблуса. В 1872 г. Иерусалим на короткое время получил самостоятельность – его правитель не подчинялся ни вали Сидона, ни вали Дамаска, а отчитывался непосредственно перед стамбульскими властями. Соответственно значимости росло и население города. В 1840 г. в нем насчитывалось 10 750 жителей, в том числе 3000 евреев и 3350 христиан. К 1850 г. евреи составляли в Иерусалиме большинство – их численность за десять лет почти удвоилась. Как видно из приводимой таблицы[83], эта тенденция продолжилась и в последующие годы:
Из всеми позабытого захудалого городишки Иерусалим стремительно превращался в оживленный центр культурной жизни, и впервые со времени разрушения Храма евреи стали приобретать в нем главенствующее положение.
В то время западные державы прилагали массу усилий к тому, чтобы утвердить свое влияние в Святом городе с помощью собственных консулов и церквей. Пруссия и Англия совместно учредили в Иерусалиме протестантскую епархию, и 21 января 1842 г. в город прибыл ее епископ – крещеный еврей Михаэль Соломон Александер. Он объявил, что видит свою миссию в обращении иудеев в христианство, чем, естественно, насторожил местных евреев. Неподалеку от Яффских ворот, по соседству с британским консульством был выстроен новый протестантский собор, получивший название «Еврейская церковь Христа», и 21 мая 1843 г. в нем в присутствии консула Янга приняли крещение три еврея; при церемонии использовался иврит. Еврейская община, что неудивительно, восприняла это как оскорбление: протестанты нагло заманивают обедневших евреев в свои церкви, соблазняя их обещаниями благосостояния и защищенности. Евреев, которые крестились и были поэтому изгнаны из общины, обычно поддерживали их новые единоверцы-христиане. В 1844 г. число принявших христианство евреев увеличилось, и в еврейской общине стали осознавать, что этому миссионерскому натиску необходимо что-то противопоставить.
Благотворительность всегда была важнейшим элементом святости Иерусалима. Теперь и она приобрела агрессивный и разобщающий характер. В 1843 г. на границе Еврейского квартала Иерусалима открылась бесплатная больница Лондонского еврейского общества. Джеймс Финн, сменивший Уильяма Янга на посту британского консула, энергично включился в кампанию по обращению евреев и по просьбе консульства в Бейруте предложил защиту иммигрантам из России. В 1850 г., когда иностранцы получили право приобретать землю в Османской империи, Финн купил участок земли за городскими стенами в миле к западу от горы Сион и основал там поселение Тальбие, где евреи могли обучаться ведению сельского хозяйства. Главным источником средств для этого проекта стали пожертвования некой мисс Кук из Челтенхема; на ее же деньги были основаны еще два сельскохозяйственных поселения – близ Вифлеема, и в Винограднике Авраама, к северу от Яффских ворот. Виноградник Авраама обеспечил работой 600 евреев; Финн полагал, что если евреи сумеют вырваться из нищеты и убожества своего квартала и начнут самостоятельно зарабатывать себе на пропитание, их жизнь изменится к лучшему. Основная масса иерусалимских евреев существовала в то время на халукку – пожертвования, которые собирались в диаспоре для поддержки общины Святого города, чтобы ее члены могли посвятить себя изучению Торы и Талмуда. По убеждению Финна, которое он разделял с просвещенными еврейскими филантропами, евреям Иерусалима обязательно следовало избавиться от этой пагубной зависимости, которая делала их положение особенно уязвимым, если халукка по той или иной причине не поступала. Не меньше внимания миссионеры уделяли и образованию. Новый протестантский епископ Гобат основал на северном склоне горы Сион две школы – женскую и мужскую – для детей крестившихся евреев и арабов-христиан. Поблизости от церкви Христа немецкие диаконисы открыли школу для евреев, а Лондонское еврейское общество – Дом ремесел для обучения молодых евреев различным специальностям. Новые учреждения не могли не привлекать беднейших представителей еврейской общины, которой требовалось что-то противопоставить этой угрозе. Лучшим способом было, очевидно, создание собственной системы социального обеспечения. В 1843 г. в Иерусалиме по инициативе известного филантропа британского еврея сэра Мозеса Монтефиоре открылась еврейская поликлиника. В 1854-м появилась больница для бедных Мисгав Ладах, построенная на деньги семейства Ротшильдов на южном склоне Сиона. Одновременно Ротшильды создали фонд для поддержки школ и выдачи кредитов под малые проценты.
Активность протестантов заставила и старые христианские общины развернуть благотворительную деятельность. Греки открыли школу для арабских мальчиков с более широкой учебной программой, чем в школе при монастыре Святого Спасителя. Католиков появление протестантского епископа побудило к возрождении латинского патриархата, угасшего с исчезновением государств крестоносцев. Назначение патриарха, обосновавшегося в новой резиденции близ Яффских ворот – этот район постепенно превращался в островок современности, – породило очередную волну недовольства. Православные по очевидным причинам восприняли это как открытый вызов, францисканцы из монастыря Святого Спасителя – как пренебрежение к своим заслугам. Восстановление патриархата означало, что в Иерусалиме появятся и другие католические ордена. Вскоре на Виа Долороза подле арки «Экце Хомо» был выстроен монастырь ордена Сестер Сиона – католического аналога Лондонского еврейского общества, – при котором открылась школа для девочек.
Иерусалим вступал в современный мир. Масштабные перемены сразу же бросились в глаза американскому археологу Эдварду Робинсону, когда он вступил в Иерусалим в апреле 1852 г. Предыдущий раз он побывал в городе в 1838 г., при египтянах, и теперь его поразил вид современных зданий – англиканской церкви, консульства, кофеен у Яффских ворот. «В Иерусалиме шел процесс сноса старых жилищ, на месте которых возводились новые, несколько напоминавшие нью-йоркские, – писал Робинсон. – Улицы сделались более оживленными, стало больше пешеходов и экипажей, прибавилось суеты и деловитости» (Gilbert, p. 65). Сам же Робинсон прибыл для изучения древнего Иерусалима, но с сугубо современной научной точки зрения. Его целью было доказать буквальную истинность библейских текстов, используя научную, эмпирическую методологию. Он был убежден, что маршруты путешествий Авраама, Моисея и Иисуса Навина можно проследить на местности. В 1838 г. ему удалось пролезть через подземный водовод, построенный при царе Езекии, и его труд «Библейские исследования в Палестине», опубликованный в 1841 г., произвел настоящий фурор. Казалось, есть реальная возможность подтвердить правоту Библии и дать отпор критикам – ученым, геологам, экзегетам, – которые в то время начинали высказывать сомнения в исторической достоверности библейских свидетельств. Эта новая «библейская археология» была выражением модернизированной, рационалистической религиозности Запада, основанной не на образности мифа, а на фактах и логике. И все же от Иерусалима исходило некое иррациональное притяжение, не зависящее от конфессиональной принадлежности человека. Во время первого приезда в город эмоции переполняли Робинсона. Эти места жили в его воображении, и он, хотя и не бывал здесь раньше, чувствовал себя так, словно вернулся домой и встретился со своей юностью. «Все казалось мне знакомым, как если бы сбывался давний сон. Меня будто снова окружили милые сердцу картины детства» (Silberman, p. 42).
Вновь попав в Иерусалим в 1852 г., Робинсон сделал удивительное открытие. За год до него в городе побывал американский инженер Джеймс Баркли, приглашенный турками для консультаций по поводу сохранения медресе мамлюкского периода, и при осмотре Западной стены обнаружил в кладке огромный камень, лежавший горизонтально, – в эпоху Ирода он перекрывал одни из ворот в Храм. Робинсон же заметил у юго-западной оконечности Стены несколько выступов на уровне поверхности земли. Раскопав камни, он понял, что это – основание одной из тех монументальных арок, перекинутых через Тиропеонскую долину, о которых писал Иосиф Флавий. «Ворота Баркли» и «Арка Робинсона» были ценнейшими археологическими находками, хотя их религиозное значение неочевидно. Но вокруг археологии, как оказалось, могут вестись свои священные войны – католики сочли свои долгом оспорить эти и другие открытия ученых-протестантов. В 1850 г. Фелисьен де Сольси, военный, не имевший археологической подготовки, заявил, что подпорные стены Харама (в действительности принадлежащие эпохе Ирода) возведены царем Соломоном, а в «Гробнице царей» (построенной в I в. н. э. и принадлежавшей правителям Адиабены) погребены Давид и другие цари Иудеи. Не представляя никаких доказательств, он рассчитывал с помощью своих утверждений дискредитировать деятельность археологов-протестантов (Робинсон полагал, что могила Давида находится на горе Сион, т. е. Западном холме) и таким путем поставить под сомнение протестантскую веру вообще.
Пока ученые вели между собой сравнительно академические дискуссии, хроническая вражда между христианами разных деноминаций вылилась в инцидент, спровоцировавший полномасштабную войну между ведущими мировыми державами. В 1847 г. в храме Рождества Христова произошла безобразнейшая стычка между православными и католическими священнослужителями, яростно обвинявшими друг друга в пропаже некой серебряной звезды. Пролилась кровь, что привело к дипломатическому конфликту между Францией и Россией – «протекторами» двух общин. Франция сделала попытку вновь поднять вопрос о попечительстве над святыми местами, Россия же настаивала на сохранении статус-кво, т. е. главенства греко-православной церкви. Британия и Франция, стремившиеся остановить продвижение России на территорию Османской империи, ждали удобного случая, чтобы начать с ней войну, и воспользовались этим конфликтом как формальным предлогом. В 1854 г. разразилась Крымская война. Как видим, несмотря на новые антиклерикальные веяния, проблема Иерусалима все еще сохраняла способность разжигать вражду между христианскими державами.
После Крымской войны, окончившейся в сентябре 1855 г. поражением России, влияние англичан и французов на Стамбул усилилось. Впервые за несколько веков Харам был открыт для посещения немусульманами. Первыми христианами, побывавшими там, стали в 1855 г. герцог и герцогиня Брабантские, а спустя несколько месяцев в признание заслуг Британии в войне разрешение взойти на Харам получил сэр Мозес Монтефиоре. Он поднялся туда, декламируя Псалом 121, и перемещался в портшезе, чтобы не ступить случайно на запретное место. Последовали и другие решения в пользу Англии и Франции. Церковь Святой Анны, построенную крестоносцами, которую Салах ад-Дин конфисковал и обратил в мечеть, султан передал Наполеону III как дар народу Франции, а англичанам удалось добиться у турецких властей разрешения для евреев расширить синагогу Хурва.
Модернизация после войны пошла вперед быстрыми темпами. Все христианские церкви закупили печатные станки, а к 1862 г. у евреев тоже было два станка, и годом позже в Иерусалиме начали выходить две еврейских газеты на иврите. Открылась общеобразовательная школа имени Лемеля[84], дававшая еврейским мальчикам не только религиозное, но и светское образование: наряду с Торой там преподавались арифметика и арабский язык. Это привело к усилению разногласий внутри Еврейского квартала, поскольку его консервативные его обитатели, в особенности ашкеназы, не желали иметь ничего общего с этим «гойским» заведением (Gilbert, pp. 166–67, 182). В городе продолжали появляться современные здания. В 1863 г. на одной из главных торговых улиц Иерусалима был построен австрийский приют для пилигримов-католиков, а неподалеку от него, в квартале Безета в великолепном новом здании близ Дамасских ворот разместилось австрийское консульство. Квартал Безета тоже начал превращаться в центр современной жизни и один из самых здоровых кварталов города. В него переехали еще два консульства – французское и английское.
Однако намного важнее был исход населения за пределы городских стен. Он начался в 1857 г., когда Монтефиоре получил разрешение на покупку участка земли напротив Сионского холма, на несколько сотен ярдов ближе к городу, чем основанное Финном поселение Тальбие. Сначала он предназначал участок для строительства больницы, но потом переменил решение и выстроил на нем бесплатные дома для неимущих евреев, чтобы помочь им выбраться из перенаселенного Еврейского квартала, а на вершине холма над поселением – самую современную в Иерусалиме ветряную мельницу. Подобно Финну, он стремился сделать евреев экономически независимыми. Идея привлекла других еврейских благотворителей. В 1860 г. выходец из России Иехошуа Елин приобрел участок под новое поселение для евреев близ арабской деревни Калуния, в пяти милях к западу от Иерусалима. К 1880 г. насчитывалось уже девять таких новых пригородов Иерусалима, заселенных евреями из Старого Города. Одним из них была колония ашкеназов Меа Шеарим («Сто ворот») в полумиле от Яффских ворот. Меа Шеарим был построен в строгом соответствии с требованиями Торы, там имелись собственная синагога, рынок, несколько иешив. Селиться вне стен города было небезопасно. Первые несколько семей, перебравшиеся в коттеджи Монтефиоре, так боялись разбойников, что на ночь потихоньку возвращались спать в город, в свои старые лачуги. Частыми были нападения на ашкеназов по дороге в Меа Шеарим. Тем не менее новые кварталы росли и богатели. Евреи Иерусалима, покидавшие Еврейский квартал, начинали жить в более здоровых условиях; это была одна из причин быстрого роста общины в XIX в. Кроме того, у евреев появились новые возможности обеспечить себе достойное существование. Прожить в Иерусалиме всегда было нелегко, именно поэтому многие иммигранты предпочитали селиться в Цфате или Тивериаде. Теперь же, поскольку экономическая проблема была устранена, евреи, естественно, потянулись в Святой город, и когда в Цфате случалось землетрясение или какая-нибудь другая беда, его жители едва ли не инстинктивно устремлялись в Иерусалим.
Арабы также начали селиться за стенами; образовывались новые общины – мусульманские, христианские и смешанные. К 1874 г. их было уже пять: Карим аш-Шейх и Баб аз-Захира к северу от города, Муреса примерно в 400 ярдах к северо-западу от Дамасских ворот, Катамон (Катмун) в миле от Яффских ворот, и Абу-Тор, лежащий над долиной Хинном и Кедроном. Началось и освоение окрестностей Иерусалима общинами западных христиан. В 1860 г. Швейцарско-германское братство выстроило за Яффскими воротами сиротский приют для арабских детей. Южнее Яффской дороги немецкие диаконисы открыли школу для девочек «Талита Куми»[85]. В 1871 г. протестанты из Вюртемберга основали к югу от города Немецкую колонию, первыми зданиями в которой стали церковь, приют, школа и больница. В 1880 г. группа американцев, возглавляемая супругами Горацио и Анной Спаффорд, открыла протестантскую миссию к северу от Дамасских ворот – так была создана Американская колония. Вскоре после этого русская православная миссия построила к западу от Старого Города огромный странноприимный дом, способный вместить тысячу паломников. Его характерные зеленые купола были первым, что видели путешественники, въезжавшие в Иерусалим по Яффской дороге. На протяжении 1880-х гг. за пределами города появились и католические учреждения: женская школа Шмидта напротив Дамасских ворот, два монастыря – Сан-Венсан де Поль и Нотр-Дам де Франс – и больница Сан-Луи у северо-западного угла городской стены.
Развивался и арабский Иерусалим. В 1863 г. в городе был учрежден первый муниципальный совет (баладия аль-Кудс), поначалу занимавший две крохотных комнаты в доме неподалеку от Виа Долороза. Возможно, Иерусалим стал первым (после Стамбула) городом Османской империи, где имелся собственный совет. В совете заседали шестеро мусульман, двое христиан и один, а с 1908 г. – двое евреев. Невзирая на существовавшие трения, представителям трех религий удавалось плодотворно работать вместе. Совет избирался раз в четыре года мужчинами – гражданами Османской империи – в возрасте старше 25 лет, платившими ежегодный налог на имущество в размере не менее 50 турецких фунтов. Из числа избранных губернатор города назначал мэра. До 1914 г. большинство мэров Иерусалима происходили из семейств Даджани, Халиди, Алами и Хусейни, и их назначение обычно отражало соотношение сил между влиятельными семействами города, в особенности Халиди и Хусейни. Муниципалитет Иерусалима играл заметную роль в развитии города. С самого начала его усилия были направлены на совершенствование городской инфраструктуры, мощение и расчистку улиц, налаживание ассенизации, освещения, вывоза мусора. В 1890-х гг. в Иерусалиме начался регулярный полив улиц, появились ящики для сбора мусора, вдоль некоторых улиц были высажены деревья, а на Яффской дороге открылся городской парк. Именно благодаря совету в городе появились полицейская служба, бесплатная муниципальная больница, а также – на рубеже веков – Музей древностей и театр, который находился неподалеку от Яффских ворот и давал представления на турецком, арабском и французском языках. Немногие города поздней Османской империи могли похвастаться таким активным и преданным делу муниципалитетом.
Один из самых выдающихся его деятелей – Юсуф аль-Халиди – в течение девяти лет занимал пост мэра Иерусалима (Scholch, p. 62). Будучи образцом гражданина новой Палестины и одним из первых иерусалимских арабов, получивших современное западное образование, аль-Халиди тем не менее не вынашивал абсолютно никаких националистических планов. Он верно служил своей державе – Османской империи, – а в 1877–1878 гг. представлял Иерусалим в недолго просуществовавшем османском парламенте, где бесстрашно выступал против коррупции чиновников и антиконституционных действий султана Абдул-Гамида. Убежденный сторонник реформ, аль-Халиди верил, что они принесут подданным османского государства современное образование, честных чиновников, свободу совести, конституционные права, развитую инфраструктуру, и оставался общепризнанным героем Иерусалима до 1879 г., когда его сместил с должности губернатор Рауф-паша, желавший подорвать влияние местной аристократии. На этом политическое возвышение семейства Халиди закончилось, и с тех пор лидерами, как правило, становились более консервативные и нетерпимые Хусейни, что не всегда шло на пользу раздираемому противоречиями Иерусалиму.
Когда Рауф-паша попытался заменить всех Халиди и других арабских деятелей турецкими чиновниками, в городе начались волнения. Жители восприняли действия паши как направленные против арабов, что было новым для Иерусалима: до сих пор люди здесь идентифицировали себя в первую очередь по вероисповеданию, а не по национальности. Арабское самосознание, впервые проявившееся во время восстания 1824 г., развилось в палестинский арабский национализм. Западные консулы отмечали, что иерусалимские арабы недовольны турками и относятся к ним как к узурпаторам, – в дальнейшем именно арабам Иерусалима принадлежала ведущая роль в национально-освободительной борьбе. Еще один явственный признак зрелого арабского самосознания проявится в 1872 г., когда арабы-православные развернули кампанию за более заметное участие в делах своей церкви, чувствуя, что надменное греческое меньшинство презирает их и оттирает на задний план. Ссора началась в Иерусалиме, но распространилась и на остальную Палестину, подогреваемая российским консулом, у которого были свои причины оспаривать гегемонию греков в православном сообществе Святой земли. В какой-то момент арабы до того разбушевались, что британский консул рассматривал их действия как начинающееся восстание. В конце концов мир был восстановлен, но недовольство арабов продолжало подспудно тлеть. В 1882 г. они основали Православное палестинское общество, призванное бороться с иноземными влияниями в их церкви.
У арабов Палестины стали появляться собственные планы по поводу будущего своей страны, но и европейцы смотрели на нее по-хозяйски. Свои усилия по модернизации Иерусалима они любили называть «мирным крестовым походом», что как нельзя лучше показывает стремление покорять и властвовать (Scholch, p. 62). Французы предвкушали, как в результате победоносного крестового похода Иерусалим и весь Восток перейдут под владычество креста. Их задачей было освобождение Иерусалима из-под гнета султана, а оружием – колониализм. Протестанты из Германии, основавшие немецкую колонию, именовали себя храмовниками и старались убедить свое правительство в необходимости завершить дело крестоносцев. Англичане же пошли несколько иным путем, создав нееврейскую форму сионизма. Изучая Библию, они пришли к выводу, что Палестина должна принадлежать евреям, и уже в 1870-х гг. вполне трезво мыслящие британские наблюдатели думали об установлении в Палестине еврейского государства под протекторатом Великобритании. Эта точка зрения отчетливо прослеживалась в политике, проводившейся британскими консулами. В самой же Англии, где Библию часто понимают буквально, очень многие протестанты верили, что евреи в один прекрасный день должны вернуться на Сион, а арабы – не более чем узурпаторы-временщики (Hyamson, pp. 22–36).
Европейцы использовали модернизацию Иерусалима, как способ завладеть страной. В 1865 г. в Палестину прибыл англичанин Чарльз Вильсон, капитан Королевских инженерных войск, для изучения гидрологических условий Иерусалима. Именно он впервые в истории провел топографическую съемку Святого города, данные которой вскоре вытеснили из западных умов традиционные представления священной географии. Изучая подземные резервуары под Харамом, Вильсон обнаружил монументальную арку, идущую параллельно «арке Робинсона». «Арка Вильсона» взволновала британскую публику куда сильнее, чем предложенная новая система водоснабжения, так что результатом отчетов Вильсона стало основание в том же 1865 г. Фонда исследования Палестины (Palestine Exploration Fund, PEF). Задачей фонда было изучение археологии и истории Святой земли, собственническое отношение к которой декларировалось вполне открыто. На церемонии вступления в должность президент нового общества архиепископ Йоркский заявил: «Страна Палестина принадлежит вам и мне, она в сущности наша. Это земля, из которой к нам пришла весть о Спасении. Земля, к которой мы обращаемся как к источнику всех наших надежд. Земля, на которую мы смотрим с таким же неподдельным патриотизмом, как и на старую добрую Англию» (Silberman, p. 86). Палестина занимала такое важное место в воображении христиан, что к ней трудно было относиться объективно, как того требовали новые научные дисциплины. Она стала неотъемлемой частью христианского самосознания, и это мешало европейцам видеть в ней страну, в ином, материальном смысле принадлежащую другим людям – тем, которые действительно там живут, у которых там родина.
Жители Палестины вскоре почувствовали захватнический дух этой новой археологии. Когда де Сольси в 1863 г. вернулся в Иерусалим, чтобы продолжить раскопки Гробницы царей, его встретили разъяренные владельцы участка, требовавшие денежной компенсации за свою собственность. А евреи обвинили де Сольси в осквернении гробниц их предков. Европейцы же вели себя так, будто страна, которую они исследуют, находится в их полном распоряжении. Прибывшего в Иерусалим в феврале 1867 г. офицера Королевских инженерных войск Чарльза Уоррена местные чиновники встретили недружелюбно и подозрительно. Ему не разрешили проводить раскопки на самом Хараме: вторжение в святое место новых крестоносцев с лопатами, ломами и кирками было недопустимо. Чтобы решить проблему, Уоррен арендовал несколько частных участков земли вокруг южной стороны Харама, выкопал на них глубокие шахты и оттуда проложил горизонтальные ходы к фундаменту подпорных стен. В результате Уоррен установил, что Храм Ирода стоял на грудах хаотично наваленных каменных обломков, которые постепенно накапливались в библейский период, заполняя долину Тиропеон. Раскапывая Офель, он обнаружил также древний подземный водовод иевусейских времен, который в его честь получил название «шахта Уоррена».
Все больше путешественников с Запада стало прибывать в Палестину в поисках фактов. В отличие от пилигримов прошлых времен, они ехали туда не ради приобщения к священной географии духа, а чтобы найти исторические подтверждения истинности своей веры. Фонд исследования Палестины открыл возле Яффских ворот магазин и лекционную аудиторию. Гиды должны были сдать экзамен по истории Иерусалима в свете данных, полученных исследователями Фонда. «Библейская археология», вызванная к жизни стремлением обрести уверенность в правдивости Библии, шаг за шагом открывала более сложную картину, плохо совместимую с такой уверенностью. Оказалось, что невозможно делать простые однозначные утверждения о прошлом Иерусалима. Американский археолог Фредерик Дж. Блисс обнаружил в Тель эль-Хеси, приблизительно в 30 милях к югу от Иерусалима, клинописную табличку, сходную с найденными незадолго до того в Тель эль-Амарне в Египте. История Святой земли, таким образом, началась не с Библией, а значительно раньше. Не менее сложные для интерпретации находки Блисс сделал и в самом Иерусалиме. Они, хотя доказать это археолог еще не мог, наводили на мысль, что подлинный Город Давида находился не на горе Сион (Западном холме), как считалось веками, а на холме Офель. Неужели вся борьба вокруг так называемой гробницы Давида – бессмыслица? Однако приступив к раскопкам на Офеле, Блисс убедился, что нельзя просто копать и копать вглубь, пока не докопаешься до Города Давида. Многие остатки древних строений с трудом поддавались датировке, но люди явно жили на этом холме непрерывно, начиная с бронзового века и вплоть до византийского периода. Культурные слои разных эпох перемешались здесь самым непостижимым образом, и лишь по прошествии многих лет археологи смогли воссоздать более или менее достоверную картину прошлого Иерусалима. Это оказалось намного труднее, чем представлялось верующим, которые читали Библию как исторический источник (Silberman, pp. 155–158).
В 1910 г. археолог-доминиканец Луи-Юг Венсан сумел завершить начатые Блиссом раскопки Офеля и показать, что древнейший город Иерусалим в действительности находился именно там, а не на горе, которую называли Сионом. Как явствовало из его находок – гробниц, водоводов, укреплений, восходящих к бронзовому веку, – история города началась задолго до времен Давида (Silberman, p. 185). Следовательно, Иерусалим не принадлежал евреям по праву первопоселенцев. В самом деле Библия не только не отрицает, а прямо настаивает на том, что народ Израиля отнял и Палестину, и Иерусалим у местного населения. Таким образом, современная археология грозила опровергнуть некоторые простые и, как казалось, незыблемые положения веры.
Мусульмане Иерусалима по-прежнему считали археологические изыскания европейцев потенциально нечестивым занятием, попыткой проникнуть в священные тайны грубыми агрессивными методами. На раскопки Венсана пала тень печально знаменитой экспедиции Монтегю Браунлау Паркера, сына графа Морли. Паркер почему-то верил, что в подвалах под Харамом зарыты сокровища. Венсан взялся ему помогать, просто чтобы предотвратить уничтожение ценных свидетельств прошлого, которые этот дилетант из-за своей неподготовленности мог не заметить. Темной ночью 17 апреля 1910 г. Паркер, подкупив стражников, проник на Харам и принялся обследовать пещеру под Скалой. Однако служитель, решивший переночевать на Хараме, услышал шум, бросился в Куббат-ас-Сахра и обнаружил там Паркера, который колотил киркой по священной Скале. Мусульмане Иерусалима пришли в ужас и ярость, волнения не утихали несколько дней – Паркер воплощал худшие стороны западного антиклерикализма. Он осквернил древнюю святыню, в самом прямом смысле подрывая ее основы, и при этом им двигало не благородное стремление отыскать духовную истину, а чистая жажда обогащения.
Под влиянием модернизации религия постепенно менялась. Европейцы и североамериканцы разучились мыслить символами и образами, развив вместо того более последовательную и прямолинейную форму мышления. Новые идеологии, такие как социализм и национализм, начинали оспаривать традиционные религиозные представления. И все же мифология священной географии пустила очень глубокие корни. Мы уже видели, как в ранневизантийский период христиане, считавшие, что преодолели мифологию, при изменении обстоятельств полностью пересмотрели свои идеи. После того, как была обнаружена гробница Христа, они быстро развили вокруг этого места собственную мифологию священного пространства. Во второй половине XIX в. в еврейской среде появилось учение, восстанавливавшее на новый лад древние представления о Сионе. Положение евреев в то время кардинально изменилось к лучшему. Во Франции, Германии и Англии они получили гражданские права и поощрялось их полноценное включение в жизнь современного общества. Но хотя некоторые евреи, вырвавшись из гетто, процветали, очень многие странным образом ощущали потерянность. Они чувствовали, что оторваны от корней и плывут по воле волн, не имея ориентиров. Что значило быть евреем в современном мире? Что значил иудаизм, действительно ли его исповедание можно было считать частным делом индивида? Некоторые евреи пришли к варианту веры, очищенному от мифологии, без мессианизма и мечты о восстановлении Храма: они желали разделить религию и политику. Но такое решение удовлетворяло далеко не всех. На собственном горьком опыте евреи убедились, что европейская веротерпимость носит поверхностный характер. Антисемитизм стал у христиан закоренелой привычкой и не мог легко исчезнуть. Действительно, европейцы успешно интерпретировали старые мифы о евреях в свете своих нынешних устремлений. Евреи во все большей степени чувствовали себя чужими и уязвимыми в «прекрасном новом мире» прогресса. И, не имея на земле по-настоящему своего места, они инстинктивно обращались к Cиону.
Еще в 1840 г., после того, как францисканцы инспирировали в Дамаске еврейский погром – первый в исламском мире, – сефардский раввин из Сараево, Иегуда Хай Алкалай призвал евреев взять свою судьбу в собственные руки. Коль скоро жизнь под властью мусульман вовсе не так безопасна для евреев, как считалось, – писал Алкалай в своем труде «Минхат Иегуда» (приношение Иегуды), – им нет смысла покорно ожидать пришествия Мессии: «…спасение народа прежде всего в руках самих сынов народа» (Hertzberg, p. 106). Нужно организоваться, избрать лидеров и создать фонд, средства из которого пойдут на приобретение земли в Палестине. В 1860 г. со сходными идеями выступил ашкеназский раввин Цви Гирш Калишер, с беспокойством наблюдавший за тем, как в Польше набирает силу национализм. Чем это обернется для евреев, не имеющих собственной земли? Им нельзя сидеть сложа руки в ожидании мессии, нужно развивать собственный национализм. Пусть Монтефиоре и Ротшильды учредят компанию, которая займется переселением евреев в Палестину, организуют их массовую миграцию в те места, которые они по праву могли бы называть своими. Большинству ортодоксальных раввинов, не желавших идти на компромиссы с современностью и настаивавших на строгом соблюдении традиционных обычаев, подобные новые идеи были совершенно чужды. В сионизме они видели нечестивую попытку насильственно приблизить спасение. Однако пример Алкалая и Калишера показывает, насколько естественно евреи, страдающие от враждебности окружающего мира, обращались именно к Сиону. В дальнейшем сионизм развивался как светское движение, его идеологами стали по большей части евреи, утратившие веру в Бога, но по двум этим раввинам видно, что у движения имелся и религиозный потенциал.
Отцом сионизма считается Мозес Гесс, ученик Маркса и Энгельса, интерпретировавший древнюю библейскую мифологию в духе революционных идей социализма и национализма. Он одним из первых заметил, что в националистически настроенной Германии появляется новый антисемитизм – не религиозный, а расовый. Чем сильнее делалась преданность немцев Фатерлянду, тем больше они ненавидели и притесняли евреев за то, что те не принадлежали к арийской расе и не имели своей земли. Мало кто в то время поверил Гессу – большинству казалось, что Германия готова позволить евреям ассимилироваться, – между тем как он верно уловил суть подспудных процессов, протекавших в обществе. В его классической работе по сионизму «Рим и Иерусалим» (1860) проводится мысль о том, что евреям предстоит создать в Палестине социалистическое общество: они, подобно Джузеппе Мадзини, призванному освободить вечный город на Тибре, должны освободить вечный город на горе Мориа. Социализм и иудаизм полностью совместимы, не зря ведь учили пророки, что самое важное – это справедливость и забота о бедных. Когда евреи создадут в Иерусалиме социалистическое сообщество, свет вновь воссияет с Сиона и наступит предсказанная Марксом утопия, которую Гесс отождествлял с мессианским царством и называл «шаббатом истории».
Тем европейским евреям, которые ощущали себя отодвинутыми на задворки жизни, глубоко импонировали взгляды немецкого историка Генриха Греца, учившего, что иудаизм более чем уместен в сильно политизированном мире современности. В своей фундаментальной двенадцатитомной «Истории евреев» (1853–1876) он спорил с реформистами (сторонниками обновления иудаизма), доказывая, что евреям не стоит брать пример с христиан и отделять религию от политики. Иудаизм по самому своему существу религия политическая. Со времен Давида у евреев существовал творческий синтез политики и веры. Даже после разрушения Храма евреи создали Талмуд как замену Святой земле: «…талмудические 'ограды' во всем мире превращают каждый еврейский дом в часть Палестины с отчетливыми границами» (Graetz, p. 56). Святая земля, таким образом, у евреев в крови. «Тора, народ Израиля и Святая земля образуют, можно сказать, мистическое единство, их неразрывно соединяют друг с другом незримые узы (Graetz, p. 18). Это священные ценности, множеством переплетающихся нитей связанные с еврейским самосознанием. В отличие от Гесса, которым он искренне восхищался, Грец не был сторонником переселения в Палестину. Побывав в Святом городе, он ужаснулся отсталости иерусалимских евреев и убожеству Еврейского квартала. Главным вкладом Греца в дело сионизма стала его «История». Эта книга воспитала целое поколение еврейской интеллигенции, которая на ней училась переосмысливать древние традиции в свете современной философии.
Переломными в судьбе Палестины и Иерусалима стали годы 1881–1882. Во-первых, Великобритания покорила Египет и утвердилась в регионе. Впоследствии англичане сыграли роковую роль в политической борьбе на Ближнем Востоке. Одним из героев египетской кампании был генерал Чарльз Гордон («Гордон Китайский»), позднее погибший в Судане после падения Хартума. Его главным деянием в Иерусалиме стало обнаружение так называемой «Садовой гробницы». К тому времени храм Гроба Господня уже вызывал у многих европейцев сильную неприязнь – это затхлое здание, наполненное отвратительными злобными монахами, никак не вязалось с их представлениями о светлой христианской вере. Изучая составленную капитаном Вильсоном топографическую карту Иерусалима, Гордон обратил внимание на горизонталь, напоминавшую по форме контур женского тела; «головой женщины» был небольшой холм к северу от Дамасских ворот. Генерал предположил, что это, возможно, и есть «лобное место» – Голгофа, – и, исполненный трогательной веры в свой так называемый научный метод, обследовал холм. Найдя там явно древнюю гробницу, он немедленно отождествил холм с Голгофой, а гробницу – c местом погребения Христа. После гибели Гордона «Садовая гробница» сделалась протестантской святыней – памятником британскому империализму, которому предстояло необратимо изменить историю Иерусалима.
В 1882 г. после того, как по России прокатилась волна страшных еврейских погромов, в Палестине были основаны первые сионистские колонии – не в Иерусалиме, а в сельской местности. Эти колонии, организованные по социалистическому принципу, не добились успеха, но уже принесли в Палестину и утвердили на ее карте тот молодой еврейский энтузиазм, который впоследствии преобразил страну. Сионизм начал обретать плоть и кровь на земле праотцев. Появилась и Всемирная сионистская организация, созданная на Первом сионистском конгрессе, который прошел в 1897 г. в швейцарском городе Базеле. Хотя у истоков сионизма стояли в основном люди, далекие от религии и не придерживающиеся традиционного иудаизма, движение получило название по одному из древнейших имен Святого города, многие века служившего народу символом Спасения. Говоря о своих идеалах, сионисты часто прибегали к стандартной иудейской образности. Например, на участников конгресса произвел глубокое впечатление вид Теодора Герцля – человека, который стал рупором сионизма, – поднимавшегося на трибуну. Делегат от Одессы, Мордехай Бен-Ами, записал о Герцле: «…это был ‹…› отпрыск дома Давидова, внезапно восставший из гроба во всей своей великой славе. Казалось, сбылась, наконец, мечта, которую наш народ лелеял две тысячи лет, и Мессия, сын Давида, стоит перед нами» (O'Brien, p. 78).
Теодор Герцль не был самостоятельным мыслителем, хотя его книга «Еврейское государство» (1896) стала классикой сионизма. Он не отличался особой религиозностью, полагал желательной ассимиляцию евреев и даже заигрывал с возможностью обращения в христианство. Но шок, произведенный делом Дрейфуса во Франции, заставил Герцля пересмотреть свои взгляды. Убедившись в уязвимости положения европейских евреев и предвидя – совершенно справедливо – грядущую антисемитскую катастрофу, он целиком посвятил себя поиску безопасного убежища для своего народа и в прямом смысле свел себя в могилу непосильной работой. Понимая всю значимость общественных связей, Герцль обращался к султану, папе, кайзеру, британскому министру по делам колоний и сумел привлечь к сионизму внимание ведущих мировых политиков. Он не считал, что еврейское государство непременно должно быть создано в Палестине, и на Втором сионистском конгрессе выступил с предложением основать его в Уганде. План был встречен в штыки, и Герцлю, удивленному и раздосадованному, пришлось отказаться от своей идеи, чтобы остаться сионистским лидером. Он встал перед делегатами, поднял правую руку и, цитируя знаменитый псалом, произнес: «Если я забуду тебя, Иерусалим, – забудь меня, десница моя» (Пс 137 (136):5).
Впрочем, когда Герцль в 1898 г. действительно попал в Иерусалим, город произвел на него отталкивающее впечатление. Поразившись «затхлому наследию двух тысяч лет бесчеловечности, нетерпимости и всяческой грязи», скопившемуся в «зловонных проулках», Герцль решил: если сионисты получат Иерусалим, то первым делом очистят его.
Я бы вычистил отсюда все, что не свято, построил дома для рабочих за пределами города, снес, выселив всех жителей, мерзкие крысиные норы, сжег все развалины, кроме священных, перенес куда-нибудь базары. А после, сохраняя, насколько возможно, старый архитектурный стиль, возвел бы вокруг святых мест совершенно новый город – просторный, удобный, с хорошей канализацией (Herzl, p. 745).
По прошествии нескольких дней Герцль изменил свое мнение: лучше разместить новый современный город за стенами Иерусалима, сохранив древние святыни как самостоятельный анклав. Этот план хорошо иллюстрирует антиклерикальный идеал – религия вынесена в отдельную сферу. В раннем сионизме святость Иерусалима не играла существенной роли. Идеологи движения в большинстве своем предпочитали не касаться Старого Города и его религиозных общин. Что же касается Герцля, то он не верил в спасение свыше и видел спасение Иерусалима в прекрасном городе, который мечтал выстроить за старыми стенами. «Великолепный новый Иерусалим» должен был раскинуться «широким зеленым кольцом по склонам окрестных холмов» (Herzl, p. 743). Древние религиозные традиции иудаизма были, таким образом, изжиты и позабыты. Соответственно, Герцль при посещении Западной стены испытал лишь отвращение: убогие, малодушные евреи, стеная, припадавшие к ее камням, символизировали для основоположника политического сионизма все то, что движение стремилось преодолеть.
Однако не все сионисты реагировали подобным образом на знаменитую еврейскую святыню. Так, писатель Мордехай Бен-Гиллель, впервые увидев ее, разрыдался, как ребенок. Эта стена, как и сам еврейский народ, выстояла вопреки всем невзгодам. Ее сила проистекала не от фактов и логики, а от «легенды», способной высвободить мощный поток психической энергии (Ben Dov, p. 73). Нечто подобное произошло и с другим писателем – А. С. Хиршбергом, – который побывал в Иерусалиме в 1901 г. Пока Хиршберг шел через Магрибинский квартал, он чувствовал себя неуютно и неприкаянно. Но стоило ему оказаться перед Западной стеной и взять в руки молитвенник, предложенный местным сефардским смотрителем, как помимо воли слезы полились у него из глаз. Позже он писал, что испытал глубочайшее душевное потрясение: «Все мои личные неурядицы смешались с горестями моего народа в единый поток» (Ben Dov, p. 73). Стена стала символом, способным излечивать от чувства бесприютности и оторванности от корней даже самых далеких от религии евреев. Ее сила захватывала людей врасплох, заставляла человека идти против себя и раскрывать в собственной душе неведомые доселе области.
В 1902 г. в Палестину начала прибывать новая волна переселенцев-сионистов из России и Восточной Европы; по преимуществу это были свободомыслящие революционеры, социалисты по убеждениям. В их числе находился и молодой Давид Бен-Гурион. Эта «Вторая алия», как ее называли, сыграла решающую роль в истории сионистского движения. Бен-Гурион не был религиозен, Новый Иерусалим виделся ему социалистическим. В письме к своей жене Пауле он объяснял: «В печали и слезах ты поднимешься на высокую гору, откуда открывается вид на сияющий новый мир в блеске вечно юного идеала высшего счастья и достославного бытия» (Elon 1981, p. 134). Пламенная вера в светлое будущее наполняла этих поселенцев возвышенным восторгом, сходным с религиозной экзальтацией. Свое переселение они называли алией – прежде всего, конечно, потому, что так традиционно именовалось возвращение в страну Израиля, но одновременно имелось в виду и «восхождение» как переход к более высокому уровню существования. Для них святой была земля, а не небеса. Некоторые из новоприбывших все же поселились в Иерусалиме, но очень многие разделяли чувства, которые этот город внушил Теодору Герцлю. В 1909 г. поблизости от арабского порта Яффа началось строительство Тель-Авива – современного города, витрины нового иудаизма.
Большинство еврейских иммигрантов были горожанами и остались таковыми в Палестине. Но в пантеоне сионизма они никогда не занимали такого важного места, как те, кто поселился в сельскохозяйственных коммунах – кибуцах. Первый кибуц – Дгания – был основан в 1911 г. на берегу Галилейского моря. Теоретик сионизма Нахум Соколов отмечал по поводу кибуцного движения: «Центр тяжести переместился с Иерусалима и религиозных школ на фермы и сельскохозяйственные школы, на поля и луга» (Gilbert, p. 214). Древний Израиль возник вне Иерусалима, и точно так же новому Израилю предстояло формироваться не в Святом городе, а в галилейских кибуцах.
Тем не менее Иерусалим оставался символом, способным вдохновлять нерелигиозных сионистов в их борьбе за создание нового мира, хотя они мало интересовались реальным городом. Ицхак Бен-Цви, будущий второй президент государства Израиль, обратился в сионистскую «веру» прямо во время произнесения речи на революционном митинге в России. Стоя на трибуне, он вдруг почувствовал, что не соответствует окружающей действительности, находится не на своем месте, и спросил себя: «Почему я здесь, а не там?» Затем возникло видение. Перед его мысленным взором предстал «живой образ Иерусалима, Святого города с его руинами, покинутого сыновьями». С этого момента Бен-Цви больше не думал о революции в России – его занимал лишь Иерусалим, «наш Иерусалим»: «Тотчас же я раз и навсегда решил для себя, что наше место – на земле Израиля, что я должен ехать в эту страну, чтобы посвятить свою жизнь заботам о ней, и как можно скорее» (Elon 1981, pp. 77–78). Он осознал свое истинное предназначение и настоящее место в мире.
Беда, однако, была в том, что Иерусалим вовсе не был «покинут сыновьями». У него уже были сыновья, жившие там много веков и имевшие свои планы относительно судьбы города. И он не лежал в руинах, как представилось Бен-Цви – с 1870-х гг. там появились 14 новых пригородов, современный торговый пассаж и отель у Яффских ворот, новый городской парк, где по вечерам играл муниципальный оркестр, театр, почта и телеграф. С Яффой город связывали шоссе для экипажей и железная дорога. Иерусалим сделался предметом законной гордости своих жителей-арабов, которые давно уже недолюбливали турецкие власти и весьма настороженно отнеслись к переселенцам-сионистам. В 1891 г. несколько представителей городской знати направили в Стамбул петицию с просьбой остановить дальнейшую иммиграцию евреев и продажу земли сионистам. Последним известным политическим актом Юсуфа аль-Халиди было письмо к раввину Цадоку Кану, другу Герцля. В этом письме бывший мэр Иерусалима умолял сионистов оставить Палестину в покое: веками евреям, христианам и мусульманам удавалось мирно уживаться в Иерусалиме, а если сионистский проект осуществится, добрососедским отношениям придет конец. После младотурецкой революции 1908 г. арабские националисты Палестины стали мечтать о собственном независимом государстве, свободном от власти турок. Когда в 1913 г. в Париже собрался Первый арабский конгресс, в его адрес была направлена телеграмма поддержки, подписанная 387 арабами Ближнего Востока, 130 из которых были палестинцами. В 1915 г. известия о националистических устремлениях палестинских арабов дошли до Бен-Гуриона, у которого вызвали серьезное беспокойство. «На меня это подействовало как взрыв бомбы, – вспоминал он позднее. – Я был в полном замешательстве» (Elon 1981, p. 155). И все же, как рассказывает нам израильский писатель Амос Элон, Бен-Гурион, несмотря на пережитый шок, продолжал игнорировать существование палестинских арабов. Всего двумя годами позже он сделал поразительное заявление о том, что «в историческом и моральном смысле» Палестина – страна «без обитателей» (Elon 1981, p. 156). Поскольку евреи здесь чувствуют себя дома, все прочие жители Палестины – не более чем этнические потомки всевозможных завоевателей. Как к людям, Бен-Гурион относился к арабам вполне доброжелательно, но при этом был искренне убежден, что они не имеют никакого права на национальное самоопределение. Земля Израиля, как и Иерусалим, занимала столь важное место в еврейском сознании, что даже для такого убежденного атеиста, каким был Бен-Гурион, ее священный статус значил намного больше, чем реальные факты из области демографии и истории. Но это глубокое заблуждение вскоре столкнулось с жестокой действительностью. Отчасти, быть может, из-за того, что Бен-Гурион и его сподвижники отказывались видеть истинное положение дел, развивался трагический конфликт между интересами евреев и арабов.
В 1914 г. разразилась великая война, в которой Турция выступила в союзе с Германией против Франции и Великобритании. В Иерусалиме разместился штаб VIII корпуса турецкой армии. Между 1915 и 1918 гг. разворачивалась трагедия – предвестник грядущей катастрофы, во многом определившей историю Иерусалима. Официальная политика Турции требовала уничтожения армян. Впрочем, в Иерусалиме, где армяне жили издавна и по традиции держались незаметно, они физически не пострадали, лишь те, кто находился на государственной службе, были уволены. В остальном жизнь Армянского квартала текла как прежде, разве что молодых мужчин призвали в турецкую армию. Но в других частях бывшей Османской империи армян безжалостно истребляли. Массовые расправы, точно так же, как позднее в нацистской Германии, условно именовались «выселением». Армян толпами сгоняли на берега рек и сталкивали в воду, а тех, кто пытался спастись вплавь, солдаты расстреливали с берега. Десятки тысяч были изгнаны в пустыню без воды и пищи. Погибло более миллиона армян; еще около миллиона бежали. Некоторые попали в Иерусалим, их толпы наводнили Армянский квартал. Беженцам было позволено поселиться в обители Святого Иакова среди монашеской братии, хотя обычно это мирянам запрещалось. Так во время первого геноцида XX в. некоторые из обреченных обратились в поисках убежища к древней святости Иерусалима.
В 1916 г. британское командование решило сдвинуть с мертвой точки затянувшуюся позиционную войну во Франции, одержав показательную победу на Ближнем Востоке, и с этой целью направило на Синайский полуостров Египетскую экспедиционную армию. Однако в Газе армия натолкнулась на упорное сопротивление турок. В результате летом 1917 г. командовавший ею генерал Мюррей был смещен и заменен генералом Алленби, который получил от премьера Ллойд Джорджа наказ взять Иерусалим к Рождеству – в качестве подарка соотечественникам. Алленби тщательно изучил публикации Фонда исследования Палестины – как и при вторжении Наполеона сто с лишним лет назад, научное исследование служило прелюдией к военным действиям. В октябре 1917 г. армия Алленби захватила Газу и двинулась на Иерусалим, где военный губернатор Джемаль-паша отдал приказ об эвакуации турецких войск. 9 декабря единственной властью, остававшейся в городе, был мэр Хуссейн аль-Хусейни. Он одолжил у американского миссионера белую простыню, вышел с нею во главе процессии мальчиков из Старого Города через Яффские ворота и сдал город двум обескураженным английским разведчикам. Когда 11 декабря к Яффским воротам прибыл генерал Алленби, его приветствовал звон городских колоколов. Из уважения к святости Иерусалима Алленби сошел с коня и вступил в город пешком. Со ступеней цитадели он обратился к жителям «Иерусалима Благословенного», заверив их от имени правительства Его Величества, что возьмет под защиту святые места и сохранит свободу вероисповедания для представителей всех трех авраамических религий. Так британский генерал успешно завершил дело, начатое крестоносцами.
