Иерусалим: Один город, три религии (Карен Армстронг) : Глава 18. Сион?

Конечно, Насеру не удалось сбросить Израиль в море, как он грозился. В понедельник 5 июня израильские ВВС нанесли превентивный удар по Объединенной Арабской Республике (как до 1971 г. назывался Египет) и уничтожили еще на земле почти всю египетскую военную авиацию. Это заставило Иорданию вступить в войну, хотя для защиты Иерусалима сил было явно недостаточно – всего лишь пять тысяч солдат. Они сражались с огромным мужеством, и 200 из них погибли в бою за Святой город. Но в среду 7 июня войска Армии обороны Израиля окружили Старый Город и вошли в него через Львиные ворота. Гражданские жители Западного Иерусалима в это время еще пряталось в бомбоубежищах, но весть о взятии арабской части города, передаваясь из уст в уста, в мгновение ока стала всеобщим достоянием. У ворот Мандельбаума немедленно собралась толпа любопытных.

У израильских солдат и офицеров была одна цель – как можно быстрее добраться до Западной стены. Они вихрем пронеслись по кривым узким улочкам Старого Города, с боем ворвались на платформу Харама, пересекли ее, едва взглянув на мусульманские святыни, и оказались у Стены. Семь сотен солдат с почерневшими от копоти лицами и пятнами крови на форме сгрудились в закутке, который почти двадцать лет был закрыт для евреев. К 11 часам утра в город начали прибывать генералы, и среди них – Шломо Горен, главный раввин Армии обороны Израиля. Ему досталась честь впервые с 1929 г. протрубить у Стены в шофар. Приехал и раввин Цви Иегуда Кук, за которым один из младших командиров послал джип. Оказавшись перед Западной стеной, все эти мужчины, верующие и неверующие, испытывали сильнейшее религиозное чувство, даже потрясение. Всего несколько дней назад им грозило уничтожение, теперь же они вдруг смогли вновь прикоснуться к величайшей святыне еврейского мира. Молодые парашютисты-десантники, воспитанные в атеистическом духе и чуждые религиозного рвения, припадали к огромным камням и плакали, другие стояли в оцепенении, не в силах сдвинуться с места. Когда раввин Горен протрубил в шофар и начал нараспев произносить слова псалма, неверующие офицеры бросились обниматься, а один молодой солдат вспоминал, что у него кружилась голова и горело все тело. Это был драматический момент – нежданное возвращение к Стене казалось почти сверхъестественным повторением древних иудейских мифов. Еврейский народ вновь мужественно противостоял угрозе исчезновения и вновь вернулся домой. Это событие вызвало к жизни все переживания, которые люди обычно испытывают в святых местах. Западная стена была не просто историческим местом, а символом, достигающим самой сердцевины еврейского самосознания, одновременно и Иным – «чем-то огромным, грозным и из другого мира» (Ben Dov, p. 146), – и глубоко знакомым – «как старый друг, которого узнаешь безошибочно» (Ben Dov, p. 148). Это была святыня, внушающая трепет и вместе с тем завораживающая. Авраам Дувдевани, целуя камни, чувствовал, что прошлое, настоящее и будущее слились воедино: «Не будет больше разрушения, и никогда не осиротеет стена» (Ben Dov, p. 148). Обретение святыни предвещало конец насилия, забвения и разъединения, прошлые поколения назвали бы это событие возвращением в рай.

Религиозные евреи, в особенности ученики Кука-младшего, были убеждены, что настали времена спасения, и вспоминая слова, произнесенные раввином всего несколько недель назад, считали их ниспосланными свыше. Стоя перед Западной стеной в день взятия Иерусалима, Кук-младший провозгласил: «Только что по божественному повелению мы возвратились домой на высоты святости и в свой Святой город» (Sprinzak, p. 44). А его ученик Исраэль Ариэль (Штиглиц) от Стены отправился на Харам. Он пошел туда как был, в форме, перепачканной грязью и кровью, пренебрегая законами ритуальной чистоты и правилами относительно запретных областей. «Мне, – вспоминал он позже, – выпало стоять на том самом месте, куда первосвященник вступал раз в год[91], босиком, после пятикратного омовения в микве. Я же был обут, вооружен и в каске. И я сказал себе: «Вот как выглядит поколение победителей»» (Sprinzak, p. 262). Последняя битва состоялась, народ Израиля стал нацией священнослужителей, и всякий еврей мог теперь войти в Святая Святых. Вся израильская армия была, как несколько раз повторил раввин Кук, «свята», и ее солдаты могли смело шагнуть в пространство, освященное Присутствием Всевышнего (Sprinzak, p. 46).

Теперь у евреев не сходили с уст слова «Никогда больше!». Они относились к гитлеровскому Холокосту – трагедии, неразрывно связавшейся в самосознании израильтян с особым характером еврейского государства, в котором многие видели попытку сотворения новой жизни наперекор тьме нацизма. Память о Холокосте не могла не подняться на поверхность общественного сознания в предшествовавшие Шестидневной войне недели, когда на весь мир звучали полные ненависти речи Насера. И как только израильтяне вернули себе Западную стену, слова «Никогда больше!» немедленно зазвучали в этом новом контексте. «Мы никогда больше не уйдем отсюда», – сказал Кук-младший всего через несколько часов после победы (Sprinzak, p. 44). А генерал Моше Даян, человек абсолютно не религиозный, почти буквально повторил то же самое в своей речи перед Стеной, говоря о «воссоединении» разделенного Иерусалима Армией обороны Израиля: «Мы вернулись к нашим самым святым местам; мы вернулись, и мы никогда больше их не покинем» (Benvenisti, p. 84). Он отдал приказ открыть все городские ворота и убрать с нейтральной полосы проволочные заграждения и минные поля. Возврат к прошлому должен был стать невозможным.

Справедливость претензий Израиля на Святой город была далеко не очевидной. К моменту окончания Шестидневной войны израильские войска заняли не только Иерусалим, но и Западный берег реки Иордан, сектор Газа, Синайский полуостров и Голанские высоты (см. карту). По международному праву Израиль не мог претендовать на эти земли, так как Гаагские конвенции 1907 г. и Женевские конвенции 1949 г. запретили захватнические войны. Некоторые израильские политики, включая тогдашнего премьера Леви Эшколя, выражали готовность в обмен на мир с арабскими странами вернуть Сирии, Египту и Иордании Оккупированные территории – все, кроме Иерусалима. О том, чтобы отдать арабам Восточный Иерусалим, в 1967 г. никто даже не заговаривал. Как только Западная стена оказалась в руках сионистов, в их идеологию, когда-то демонстративно нерелигиозную, прочно вошел трансцендентный элемент. Даже закоренелые атеисты воспринимали Святой город как «священный». Он, по выражению Аббы Эвена, министра иностранных дел Израиля (1966–1974), а до того – посла Израиля в ООН, был «вне и выше, до и после любых политических и практических соображений» (Benvenisti, p. 119). Израильтяне не могли рассматривать вопрос о Иерусалиме объективно, ибо, обретя Стену, они воссоединились с душой еврейского народа.

Вечером 7 июня 1967 г. Леви Эшколь выступил с речью, в которой назвал Иерусалим «вечной столицей Израиля» (Benvenisti, p. 81). Впечатление от взятия города было столь глубоким, что многие воспринимали это событие как «правильное» в высшем смысле. Поразительным образом сделались реальностью мифы и легенды, веками бытовавшие среди евреев диаспоры. Каббалисты могли бы сказать, что теперь, когда Израиль вернулся на Сион, все вещи в мире заняли предназначенное им место. Увы, иерусалимские арабы вряд ли могли разделять эту точку зрения (Benvenisti, pp. 86–88). На их взгляд, город не «воссоединился», а был оккупирован вражескими войсками. На улицах лежали около двух сотен тел убитых бойцов Арабского легиона; погибли мирные граждане. Израильские солдаты прочесывали город, ища в домах оружие, и арестовали несколько сот палестинцев, чьи имена значились в заранее составленных списках. Их уводили под конвоем, и они были уверены, что идут на смерть. Когда тем же вечером многих из них отпустили по домам, родные встречали их слезами радости, будто те вернулись назад из Преисподней. Вслед за армией шли грабители и мародеры: часть мечетей подверглась разграблению, а из Рокфеллеровского археологического музея были изъяты свитки Мертвого моря. Арабские жители Старого Города и Восточного Иерусалима от страха сидели запершись по своим домам, пока мэр Восточного Иерусалима Рухи аль-Хатиб в сопровождении израильского офицера не прошел по улицам, убеждая горожан выйти и открыть магазины и лавки, чтобы люди могли хотя бы купить провизию. В пятницу 9 июня около половины арабских муниципальных служащих с утра явились на работу и под руководством мэра и его заместителя приступили к погребению убитых и ремонту водопровода. В Восточном Иерусалиме к ним позже присоединились израильские муниципальные работники.

Однако это сотрудничество продолжалось недолго. Прямо в день взятия Иерусалима Тедди Коллек встретился с Даяном и пообещал ему, что будет лично наблюдать за расчисткой нейтральной полосы – работой крайне опасной и сложной. Коллек, как и Даян, понимал, насколько важно «создать факты», которые утвердили бы израильское присутствие в Иерусалиме и сделали невозможной передачу города арабам по требованию мирового сообщества. Вечером в субботу 10 июня, как только было подписано соглашение о прекращении огня, жителям Магрибинского квартала, которых насчитывалось 619 человек, объявили, что они должны в течение трех часов покинуть свои дома. Затем в квартал въехали бульдозеры и сровняли с землей весь этот исторический район – один из первых, построенных за счет вакуфа. Сносом квартала, который был нарушением Женевских конвенций, руководил Тедди Коллек. На месте старого арабского квартала планировалось создать площадь, достаточно большую, чтобы вместить многотысячные толпы еврейских паломников, которые, как ожидалось, вскоре начнут стекаться к Западной стене. Это был лишь первый шаг в длительном непрерывном процессе «обновления города» – обновления, основанного на уничтожении исторического арабского Иерусалима. Со временем оно в корне изменило внешний облик и характер города.

28 июня 1967 г. кнессет официально присоединил к Израилю Старый Город и Восточный Иерусалим, объявив их израильской территорией. Это прямо противоречило Гаагской конвенции, а арабские государства, Советский Союз и страны коммунистического блока еще раньше заявили протест против оккупации арабского Иерусалима и потребовали отвести войска. Великобритания предупредила Израиль, что он не должен рассматривать оккупированный город как свою суверенную территорию, и даже Соединенные Штаты, неизменно симпатизировавшие израильтянам, предостерегали их против законодательного изменения статуса города, поскольку оно не имело бы силы с точки зрения международного права. Текст указа от 28 июня, определявшего новые административные границы города, аккуратно избегал термина «аннексия». Израильтяне предпочитали говорить об «объединении», что вызывало более позитивные ассоциации. Тем же указом кнессет расширил муниципальные границы Иерусалима, значительно увеличив территорию города. Новые границы, проложенные по сложной кривой, искусно обходили районы с большим арабским населением и охватывали массу свободных участков для постройки новых еврейских кварталов (см. карту). Этим гарантировалось, что муниципальный электорат будет по преимуществу еврейским. И наконец, на следующий же день после присоединения Иерусалима мэр аль-Хатиб был смещен, а возглавляемый им городской совет распущен, о чем им объявили в достаточно оскорбительной форме. Военная полиция препроводила мэра и членов совета из их домов в расположенный рядом со зданием муниципалитета отель «Глория», где заместитель военного губернатора Яаков Салман зачитал им заранее заготовленное заявление о том, что в их услугах более не нуждаются. Когда аль-Хатиб попросил письменный текст заявления, помощник Салмана Давид Фархи от руки написал его арабский перевод на фирменной бумажной салфетке отеля (Benvenisti, pp. 104–105). Церемония должна была стать актом официального прощания с бывшим мэром, так благородно сотрудничавшим с израильтянами. Предполагалось лично дать ему и членам совета разъяснения относительно нового правового статуса Иерусалима. Однако ничего этого не произошло. Больнее всего было не само смещение – бывший глава Восточного Иерусалима и его администрация понимали, что оно неизбежно, – а унизительная и недостойная процедура, которая совершенно не соответствовала значимости события. Некоторые члены израильского правительства считали, что арабской городской администрации стоило бы и дальше в той или иной форме работать параллельно с израильскими муниципальными властями или перейти к ним в подчинение. Но Тедди Коллек против этого категорически возражал, утверждая, что присутствие арабов «помешает его работе». Перед журналистами он заявил: «Иерусалим – это один город, и у него будет один муниципалитет» (Benvenisti, p. 115).

В полдень 29 июня заграждения, разделявшие город, были сняты. Теперь израильтяне и арабы могли пересечь бывшую нейтральную полосу и попасть на «другую сторону». Завоеватели-израильтяне, ликуя, хлынули в Старый Город. Они покупали на базаре все, что попадалось на глаза, поражаясь деликатесам и привозным товарам, которых в Западном Иерусалиме не было. Арабы же шли не так решительно. Некоторые прихватили с собой ключи от своих домов в пригородах Катамон и Бака, хранившиеся в семье с 1948 г., и стояли, глядя на свои бывшие жилища. Иногда они вежливо стучались в двери и просили разрешения войти и осмотреть внутренность дома, чем смущали новых жильцов-израильтян. Но никто не пытался вломиться силой, и к вечеру израильтяне в основном поверили, что арабы начинают примиряться с «воссоединением» Иерусалима. В действительности, как стало ясно из последующих событий, арабы не приняли нового положения вещей – просто в тот день они были в шоке. Для них аль-Кудс тоже был святым местом. Палестинцы уже лишились своего государства в 1948 г., а теперь их стали выдворять еще и из Иерусалима. Бывший мэр аль-Хатиб подсчитал, что к 1967 г. в результате войн с Израилем на положении изгнанников оказались около 106 000 иерусалимских арабов (Hirst, p. 237). К тому же израильтяне так искусно провели муниципальную границу, что палестинцы составляли теперь лишь 25 % населения города. Они подверглись изгнанию, лишились домашнего очага, расстались с родными местами – для них, в противоположность каббалистам, с воссоединением Иерусалима все вещи оказались не на тех местах, на которых должны были находиться. Горечь потери сделала Иерусалим еще дороже для арабов.

Международное сообщество также не желало мириться с аннексией Иерусалима Израилем. В июле 1967 г. ООН приняла две резолюции, призывающие Израиль аннулировать «объединение» и впредь воздерживаться от любых действий, которые могли бы изменить статус Иерусалима. Шестидневная война и ее последствия заставили, наконец, мировую общественность обратить внимание на бедственное положение палестинских беженцев, число которых возросло на многие тысячи. Арабы, покинувшие Оккупированные территории, ютились в лагерях в соседних арабских странах. 22 ноября 1967 г. Совет безопасности ООН принял Резолюцию № 242, призывавшую к выводу израильских войск с территорий, оккупированных в ходе Шестидневной войны, а также к признанию суверенитета, территориальной целостности и политической независимости всех государств региона.

Но большинством израильтян и очень многими евреями диаспоры уже владела всепоглощающая новая страсть к священному пространству, и они были просто не в состоянии признать справедливость резолюций ООН. Со времени разрушения Храма евреи постепенно отошли от идеи физического обладания земным городом Иерусалимом. Священная география переместилась из материальной сферы в духовную, и немалая часть евреев-ортодоксов все еще рассматривала Государство Израиль как нечестивое творение рук человеческих. Однако драматические события 7 июня 1967 г. изменили это положение. Нечто похожее произошло с отношением к Иерусалиму христиан в эпоху императора Константина. Христиане, как теперь евреи, думали, что изжили поклонение святым местам, но с чудесным обретением гробницы Христа Иерусалим практически моментально сделался для них священным символом. Подобно евреям в XX в., христиане IV в. недавно избавились от жестоких гонений и приобрели новый статус в мире. Холокост нанес евреям рану слишком глубокую, чтобы ее можно было исцелить доводами рассудка. Только древние мифы – древнейшая форма психологии – могли достичь более глубокого и менее рационального уровня сознания. Новую страсть евреев к святости Иерусалима нельзя было отменить, просто издав директиву ООН или приведя разумные, логически безупречные доводы. Ее сила проистекала не из ее законности или обоснованности, а из питавшего ее древнего мифа.

В эпоху Константина гробницу Христа обнаружили в ходе первых – или одних из первых – документально зафиксированных археологических раскопок. Прорыв сквозь толщу земных пластов, извлечение из-под поверхности находящихся в глубине и недоступных доселе святынь сам по себе был мощным символом поиска духовного исцеления. Христианам IV в., для которых закончились времена гонений и слабости, требовалось заново оценить свою религию и найти источник силы, необходимой им для напряженной и подчас болезненной борьбы за создание нового христианского самосознания. Зигмунд Фрейд раньше многих сумел разглядеть эту связь между археологией и психоанализом. В Израиле, как проницательно подметил писатель Амос Элон, археология превратилась во всепоглощающую страсть сродни религии. Она, как и сельский труд, была для еврейских переселенцев способом лучше узнать Страну. Обнаруживая в земле материальные свидетельства жизни своих соплеменников в Палестине в давние времена, они обретали новую веру в то, что находятся здесь по праву. Эти находки помогали им избавиться от сомнений по поводу своих предшественников в Палестине. Моше Даян, самый известный израильский археолог-любитель, как-то сказал в интервью, что в археологии израильтяне открывают свои «религиозные ценности»: «Они узнают, что их праотцы пребывали в этой стране три тысячи лет назад. Это огромная ценность… Этим они борются, этим живут» (Elon 1981, p. 281). Амос Элон писал о патриотической археологии: «…можно наблюдать, что она, как вера или фрейдистский психоанализ, дает определенный исцеляющий эффект; обнажая свои корни – реальные или предполагаемые, но всегда сокрытые, – люди преодолевают в себе сомнение и страх и ощущают обновление» (Elon 1981, p. 282).

Израильтяне полностью адаптировали древние символы священной географии для своих нужд: это хорошо показывает Храм книги – выставочный зал, выстроенный для свитков Мертвого моря, которые были захвачены в ходе Шестидневной войны. Его огромный белый купол, расположенный напротив кнессета, – одна из самых известных достопримечательностей еврейского Иерусалима, он соперничает с куполами церквей и мечетей, построенных в прошлом с той же целью – воплотить претензии на Святой город. Как подчеркивает Амос Элон, израильтяне склонны видеть в рукописях Мертвого моря документы, подтверждающие их право на спорную территорию. Обнаруженные в 1947 г., совсем незадолго до провозглашения государства Израиль, эти рукописи удивительно вовремя вышли на свет для того, чтобы продемонстрировать давнее заселение Палестины народом Израиля. То, что хранилище свитков названо «храмом», привлекает внимание к их сакральному значению. В главный зал округлой формы ведет узкий сумрачный туннель, проходя по которому посетители как бы «рождаются назад», символически возвращаясь в материнскую утробу – даже в далеком от религии обществе XX в. пребывание в ней ассоциируется с состоянием изначального мира и гармонии. В центре зала находится устремленная ввысь булавовидная скульптура – фаллический символ национальной воли к выживанию и, возможно, также слияния мужского и женского начал, которое во многих культурах тоже связано с представлениями о жизни в утраченном раю. Святое место исстари считалось источником плодородия, и в Храме книги, как пишет Амос Элон, «археология и национальная идея сливаются воедино, как в приносящем обновление древнем ритуале плодородия» (Elon 1981, p. 286).

Однако в стремлении евреев к духовному исцелению и обретению национальной идентичности, как и в неистовой религиозности кумранитов, присутствовал ярко выраженный агрессивный элемент. С самого начала Моше Даян заявил, что Израиль будет уважать права христиан и мусульман на их святыни, а в дальнейшем израильтяне не раз с гордостью противопоставляли себя иорданцам, которые запретили евреям доступ к Западной стене. На следующий день после взятия Иерусалима военный губернатор Западного берега провел встречу с представителями всех христианских общин города и заверил их, что за ними сохранится право посещать их святыни, а 17 июня генерал Даян объявил мусульманам, что Харам остается за ними, и заставил раввина Горена убрать Ковчег, который тот успел установить в южной части платформы. Иудейские молитвы и богослужения на территории Харама, священной для мусульман, были запрещены указом израильского правительства. В дальнейшем оно ни разу не отступило от этой своей линии – как видим, сионистам вовсе не было чуждо уважение к священным правам своих предшественников в Иерусалиме. Однако не все израильтяне одобрили решение Даяна – некоторые были в ярости. В Иерусалиме немедленно образовалась группа, называвшая себя «Ревнители Храмовой горы». Ее участники не отличались особой религиозностью. Гершон Соломон, один из лидеров группы, принадлежал к правой партии Херут, руководимой Менахемом Бегином, и националистические идеи вдохновляли его куда больше, чем религиозные. Соломон заявил, что никто не давал Моше Даяну права запрещать евреям молиться на Храмовой горе – ведь Закон об охране святых мест гарантирует представителям всех религий свободный доступ к священным для них местам. А коль скоро Храмовая гора была политическим и религиозным центром древнего Израиля, то на нее следует перенести кнессет, резиденцию президента и правительственные учреждения (Sprinzak, pp. 280–281). (Правда, всерьез это предложение никогда не рассматривалось.) На все главные еврейские праздники «Ревнители Храмовой горы» упрямо отправлялись молиться на Харам, и всякий раз полицейские выдворяли их оттуда. Похожий механизм сработал в случае со сносом арабского Магрибинского квартала – по убеждению израильских правых, возвращение евреев к своей святыне предполагало уничтожение мусульманского присутствия в этом месте.

Это стало очевидно в августе 1967 г., когда в день Девятого ава раввин Шломо Горен с группой учащихся иешивы поднялись на Харам и, прорвавшись сквозь посты мусульманский стражи и израильской полиции, устроили богослужение, в конце которого Горен протрубил в шофар. Молитва сделалась для евреев оружием в священной войне против ислама. Моше Даян постарался успокоить мусульман и выселил из здания медресе мамлюкского периода офис раввината, который раввин Горен успел там открыть. Но не успели улечься волнения, как в печати появилось интервью министра по делам религии Зераха Варгафтига. В нем министр утверждал, что Храмовая гора принадлежит израильтянам с тех самых пор, как царь Давид купил этот участок у иевусея Орны (Benvenisti, pp. 288–289), а значит, Израиль имеет законное право снести Купол Скалы и мечеть Аль-Акса. Правда, министр не предлагал этого делать, поскольку по иудейскому закону лишь Мессия наделен правом построить Третий Храм. (Технически новый храм, конечно, стал бы четвертым по счету, но иродианский храм по традиции считается не третьим, а вторым, поскольку во время его постройки богослужения не прекращались ни на один день.)

В день взятия Иерусалима израильским солдатам, целовавшим камни Западной стены, казалось, что пришло время всеобщего мира и гармонии. Но на деле Сион вновь стал ареной ненависти и раздоров. Возвращение главной святыни не только разожгло новый конфликт иудаизма с исламом, но и обнажило глубокие разногласия в израильском обществе. Почти сразу же вызвала недовольство новая площадь на месте снесенного арабского квартала подле Западной стены. Поспешные действия Коллека, помимо того, что они были антигуманными, оказалось ошибкой с эстетической точки зрения. Пока узкий молельный участок перед Стеной был ограничен со всех сторон, сама стена казалась огромной; теперь же стало заметно, что она лишь немногим выше соседнего медресе Танкизия и городской стены времен Сулеймана Великолепного, вид на которые открывался с площади. «Ее гигантские камни будто съежились и уменьшились в размерах», – разочарованно заметил один из посетителей, пришедших к Стене в день ее открытия. При первом взгляде Стена «сливалась с домами по левую сторону от нее». Атмосфера уединенности, существовавшая в узеньком молельном коридоре, исчезла. На новой площади не было места «духовному сродству и чувству, что всякий, кто приходит сюда, находится как бы наедине с Творцом» (Benvenisti, pp. 306–307).

Вскоре религиозные и светские евреи самым неприятным образом заспорили по поводу административного управления этим святым местом (Benvenisti, pp. 308–315). Западная стена превратилась в туристскую достопримечательность, и посетители теперь приходили к ней не только чтобы молиться. Поэтому министерство по делам религии выступило с предложением отгородить прямо перед Стеной новый участок для молитвы. Светская часть израильского общества возмутилась: как смеет министерство отказывать нерелигиозным евреям в доступе к Стене? Это ничуть не лучше действий иорданцев! Вскоре между раввинами начался жестокий спор по поводу протяженности огороженного участка. Одна из точек зрения заключалась в том, что вся Западная стена свята, и площадь перед ней тоже. Сторонники этой позиции приступили к раскопкам под фундаментом медресе Танкизия, причем все обнаруженные ими подвалы и погреба они объявляли святыми, а в одном из подземных помещений устроили синагогу. Мусульман эта религиозная археология очень тревожила – ведь евреи в самом буквальном смысле подкапывались под основание их святыни. Раввины же старались освободить Иерусалим и от пут светской власти, для чего раздвигали границы святости, захватывая все бóльшую часть безбожного муниципального пространства. Борьба еще усилилась, когда израильский археолог Беньямин Мазар начал раскопки у южной оконечности Харама. Мусульмане вновь забеспокоились, опасаясь за сохранность фундамента мечети Аль-Акса. Религиозные евреи также были возмущены – они видели в раскопках Мазара нечестивое вторжение в священное пространство, особенно когда археологи проникли под основание Западной стены и начали продвигаться вверх к арке Робинсона. И вот, спустя всего несколько месяцев после «объединения» Иерусалима около Западной стены произошло новое размежевание: южная сторона площади перед Стеной стала считаться исторической, «светской» зоной, место, где помещался старый молельный проход, принадлежало религиозным евреям, а между ними находилась нейтральная полоса, где еще оставалась горстка арабских домов. Едва эти дома были снесены, как оба лагеря, религиозный и светский, обратили вожделенные взоры на этот ничейный участок. Летом 1969 г. верующие дважды прорывались через проволочные заграждения вокруг нейтральной зоны, чтобы «освободить» ее во имя Бога.

Израильское правительство старалось поддерживать мир в святых местах, но и само вело войну за Иерусалим, используя испытанное временем оружие – строительство (Benvenisti, pp. 239–55; Romann and Weingrod, pp. 32–61). Почти сразу же после объединения города началось планирование новых районов для «создания факта» преобладания в Иерусалиме еврейского населения. Вокруг Восточного Иерусалима выросла зона безопасности из многоэтажных жилых кварталов – Гива Царфатит (Французский холм), Рамат Эшколь, Рамот, Восточный Тальпиот, Неве Яаков и Гило (см. карту). В нескольких милях восточнее, среди холмов, спускающихся к долине Иордана, появился внешний форпост – Маале Адумим. Строительство велось в лихорадочном темпе, преимущественно на землях, отнятых у арабов. Между новыми поселениями прокладывались стратегические дороги. Эта строительная экспансия принесла не только эстетическое бедствие – уродливые «коробки» испортили силуэт города, – но и фактическое уничтожение исторических арабских кварталов. За первые десять лет после аннексии Иерусалима израильское правительство, по оценке, захватило около 15 000 га земли, принадлежавшей арабам. Это был акт враждебного захвата и уничтожения. Сегодня в руках арабов остается всего 13,5 % территории Восточного Иерусалима[92]. Израильтяне и впрямь «объединили» город, поскольку исчезло четкое разделение Иерусалима на еврейский и арабский. Однако пророки, говоря об объединенном Сионе, имели в виду нечто совсем иное. Как заметили израильские географы Майкл Романн и Алекс Вейнгрод, агрессивные намерения градостроителей по отношению к арабским жителям Иерусалима хорошо видны из того, что они широко используют военную терминологию, – «захват», «пролом», «проникновение» «господство над местностью», «контроль территории» (Romann and Weingrod, p. 56).

В свою очередь, арабам, которые видели, что их выживают из аль-Кудса, пришлось организовать собственное сопротивление. И хотя они ничего не могли сделать против строительной экспансии Израиля, им удалось вырвать у правительства ряд существенных уступок. Так, в июле 1967 г. они отказались признать закон о кади, который действовал в отношении мусульманских чиновников в самом Израиле; также иерусалимские кади не изменили в соответствии с израильскими законами своих правил касательно брака, развода, вакуфа и положения женщин. 24 июля 1967 г. улемы города объявили о намерении восстановить Высший мусульманский совет, поскольку исламский закон запрещал неверным управлять религиозными делами мусульман. В ответ израильское правительство объявило о высылке некоторых из наиболее радикально настроенных арабских деятелей, но в конце концов, вынуждено было смириться – правда, негласно – с существованием Совета. Кроме того, арабы с успехом боролись против навязывания школам Иерусалима израильской учебной программы, которую считали составленной несправедливо по отношению к арабскому национальному духу, истории и языку. Так, на изучение Корана отводилось всего 30 часов в год, а на Библию, Мишну и Агаду – 156. Выпускники израильских школ, учившиеся по этой программе, не могли поступать в арабские университеты. В конце концов правительство вынуждено было пойти на компромисс и допустить в качестве альтернативного варианта обучение по иорданской программе.

Израильтяне постепенно убеждались, что иерусалимские арабы далеко не так покладисты, как арабы самого Израиля. В августе они развернули кампанию гражданского неповиновения, призвав к всеобщей забастовке: 7 августа 1967 г. все магазины, лавки, предприятия и рестораны Иерусалима на сутки закрылись. Что еще хуже, члены экстремистской организации ФАТХ, которую возглавлял Ясир Арафат, организовали в городе подпольные ячейки и начали кампанию террора. 8 октября трое террористов попытались взорвать кинотеатр «Цион», а 22 ноября 1968 г. в годовщину принятия Генеральной Ассамблеей ООН Резолюции 242, на территории рынка Махане Иегуда взорвался начиненный взрывчаткой автомобиль. Погибли 12 человек, и еще 54 получили ранения. В феврале и марте 1969 г. прогремели новые взрывы; при одном из них, в кафетерии Национальной библиотеки при Еврейском университете, было ранено 26 человек, серьезно пострадало здание. В Западном Иерусалиме происходило больше террористических атак, чем в любом другом городе Израиля, и евреи стали устраивать ответные акции, что было, видимо, неизбежно. Когда 18 августа 1968 г. в семи разных точках центра Иерусалима прогремели взрывы убийственной силы, сотни разъяренных молодых евреев ворвались в арабские районы и принялись громить витрины магазинов и избивать встречных арабов.

Погромы в арабских кварталах стали для израильской общественности глубоким потрясением. Не менее обескуражила Израиль та глубина ненависти и подозрительности арабов, которая проявилась в событиях 21 августа 1969 г. при пожаре в мечети Аль-Акса. Прожорливый огонь уничтожил знаменитую резную кафедру Нур ад-Дина, и языки пламени уже лизали поддерживающие потолок массивные деревянные балки. Сотни мусульман с воплями и причитаниями рванулись на Харам. Они порывались броситься в горящее здание, крича, что израильские пожарные якобы заливают огонь бензином. По всему городу прокатились стихийные арабские демонстрации, то и дело возникали стычки с полицией. Поскольку вызывающее поведение некоторых израильтян на Хараме было хорошо известно, арабы тут же решили, что поджигатель – сионист. На самом деле это оказался психически ненормальный турист-христианин из Австралии Денис Майкл Роган, веривший, что своими действиями приблизит час Второго пришествия. Потребовались многие месяцы, чтобы израильское правительство смогло, наконец, рассеять опасения мусульман и убедить их, что Роган – действительно всего лишь сумасшедший христианин, а не наймит евреев, и что евреи не помышляют об уничтожении святынь Харама.

Следующие четыре года в Иерусалиме стояла угрюмая тишина. Появились даже признаки того, что израильтяне и арабы потихоньку осваивают премудрость мирного сосуществования. В сентябре 1970 г., когда скончался Гамаль Абдель Насер, правительство разрешило иерусалимским арабам провести траурное шествие в память об этом заклятом враге Израиля. В четверг 1 октября 1970 г. все арабское население города в скорбном молчании чинно направилось на Харам. В соответствии с договоренностью, на улицах в тот час не было израильских полицейских, а арабы не несли и не вывешивали антиизраильских плакатов. И все же, вопреки надеждам части израильтян, палестинцы за эти мирные годы не сдались. Понимая, что их главное оружие – физическое присутствие в Иерусалиме, они избрали политику, получившую название сумуд – «стойкость»: пользуясь всеми социальными благами и экономическими преимуществами, с помощью которых правительство Израиля пытается обеспечить их лояльность, продолжать жить в городе и производить на свет детей. «Мы не дадим вам повода выкинуть нас отсюда, – озвучил эту политику один из палестинских лидеров. – Самим фактом своего пребывания здесь мы будем каждый день напоминать вам, что проблема Иерусалима должна быть разрешена» (Benvenisti, pp. 253–54.).

В октябре 1973 г. Египет и Сирия совершили внезапное нападение на Израиль в праздник Йом-Кипур. Последовавшая война Судного дня, конечно же, изменила настроение с обеих сторон. На сей раз арабские войска действовали гораздо более успешно, чем во время Шестидневной войны, и захваченной врасплох Армии обороны Израиля потребовалось несколько дней, чтобы остановить их наступление. Иерусалимские палестинцы воспрянули духом в надежде, что израильской оккупации аль-Кудса вскоре придет конец. Израильтяне, которым внезапно открылась вся полнота их изоляции на Ближнем Востоке, вновь стали опасаться за судьбу своей страны. Этот страх породил новую непримиримость, особенно у религиозных групп. Вскоре после окончания войны последователи раввина Кука-младшего основали религиозно-политическое движение «Гуш Эмуним» – «союз верных» (Sprinzak, pp. 47, 60–99, Aron). Их «роман» с израильским истеблишментом был окончен: в 1967 г. Всевышний послал евреям великолепную возможность, но вместо того, чтобы осваивать новые территории, игнорируя международное сообщество, израильское правительство только и делало, что старалось угодить гойим. Война Судного дня стала Божьей карой за бездействие и одновременно спасительным напоминанием. Светский сионизм, считали в «Гуш», мертв, на смену ему должен прийти сионизм освобождения и Торы. После войны Судного дня участники движения принялись основывать поселения на Оккупированных территориях, убежденные, что эта священная колонизация ускорит пришествие Мессии. Главным объектом внимания «Гуш» был, впрочем, не Иерусалим, а Хеврон. Еще раньше один из основателей движения, раввин Моше Левингер, умело направляя лоббистов, провел через правительство решение об основании в окрестностях Хеврона нового города, названного Кирьят-Арба. Теперь поселенцы Кирьят-Арбы стали добиваться увеличения времени, отведенного евреям для молитв в Пещере Патриархов, – по закону им выделялись там определенные часы. Но Левингер твердо вознамерился создать еврейскую базу и в самом Хевроне: он хотел посчитаться с арабами за погром 1929 г., когда была уничтожена еврейская община города. Вскоре место, где Авраам, по преданию, встретился лицом к лицу со своим Богом в человеческом обличье, стало ареной разгула насилия и средоточием самой убийственной ненависти во всем Израиле.

Надежды правых взмыли ввысь в 1977 г., когда партия Менахема Бегина «Ликуд» опередила на выборах социал-демократическую партию «Авода» и заставила уйти в отставку прежнее правительство. Особенно же возликовали правые, когда новое правительство призвало к массовому заселению Западного берега. Но затем, к их ужасу, премьер-министр Бегин стал от имени всего народа мириться с арабами. 20 декабря состоялся исторический визит в Иерусалим президента Египта Анвара Садата, а в следующем году Садат и Бегин подписали Кемп-Дэвидские соглашения. По ним Египет официально признавал Государство Израиль, а Израиль обязывался убрать свои поселения с Синайского полуострова. Это привело к конфликту Бегина с поселенцами; наиболее известна история города Ямит, жители которого забаррикадировались в своих домах, чтобы предотвратить их снос. На политическую арену Израиля выходили новые группировки правого толка, выступавшие против соглашений и политики правительства.

В Иерусалиме целью ультраправых все чаще становилась Храмовая гора. В 1978 г. раввин Шломо Авинер основал при иешиве Мерказ ха-Рав, которую возглавлял Цви Иегуда Кук, собственную иешиву «Атерет ха-Коаним» (венец священников). Одной из целей последователей Авинера было заселение евреями Старого Города. После присоединения Восточного Иерусалима в 1967 г. израильское правительство восстановило Еврейский квартал, где при иорданцах размещался лагерь беженцев. Были восстановлены оскверненные синагоги, снесены ветхие и полуразрушенные здания, построены новые жилые дома, магазины, галереи. Однако для «Атерет ха-Коаним» этого было недостаточно. Последователи Авинера, спонсируемые в основном американскими евреями, начали скупать арабскую недвижимость в Мусульманском квартале, и через десять лет иешиве принадлежало уже более 70 зданий[93].

Но главным направлением деятельности «Атерет ха-Коаним» было изучение религиозного значения Храма[94]. Сам Авинер не считал, что евреям следует строить Третий Храм, – эту задачу Всевышний возложил на Мессию, – но его заместитель, раввин Менахем Фруман, хотел, чтобы, когда Мессия все-таки придет, студенты иешивы были готовы к служению в Храме. Он занялся изучением правил и техники жертвоприношений и наставлял студентов в этом искусстве. Раввин Давид Элбойм ткал священнические облачения, следуя детальным, хотя зачастую и темным, указаниям Торы.

Были и сторонники более решительных действий. Вскоре после визита в Иерусалим Анвара Садата двое членов «Гуш», Иегуда Эцион и Менахем Ливни, стали тайно встречаться с видным иерусалимским каббалистом по имени Иегошуа Бен-Шошан. Они создавали подпольное движение с целью взорвать Купол Скалы – такой взрыв наверняка затормозил бы мирный процесс и смог бы, как надеялись заговорщики, напомнить евреям всего мира об их религиозных обязанностях. Этот духовный переворот, в свою очередь, должен был повлиять на Всевышнего, ускорив приход Мессии и окончательное спасение. Ливни, который был специалистом по взрывчатым веществам, рассчитал, что при помощи 28 точечных зарядов Купол можно будет обрушить, не повредив окружающие строения. Заговорщики раздобыли в военном лагере на Голанских высотах большое количество взрывчатки, но когда в 1982 г. наступил решающий момент, им не удалось найти раввина, который благословил бы их операцию. Без благословения готовы были действовать только двое – Эцион и Ливни, – поэтому план пришлось отложить.

В Израиле развивался дух новой религиозности, рождавшей не милосердие, а убийственную ненависть. В 1980 г. группа Эциона организовала покушение на арабских мэров пяти городов Западного берега в качестве возмездия за убийство в Хевроне шестерых студентов иешивы. Заговор не вполне удался, так как серьезно пострадали только два мэра. Наиболее полно этот новый замешанный на ненависти иудаизм воплотился в фигуре раввина Меира Кахане. Кахане начал свою деятельность в Нью-Йорке, где основал Лигу защиты евреев, которая мстила за нападения на евреев молодым чернокожим хулиганам. Прибыв в Израиль, он занялся организацией в Иерусалиме демонстраций протеста против деятельности христианских миссионеров – основанием для этого ему служили некоторые высказывания авторитетных раввинов о присутствии гойим в Святой земле. В 1975 г. Кахане переселился в Кирьят-Арбу и изменил название своей организации на «Ках» («Так!», т. е. силой). Своей главной задачей он считал изгнание из Израиля всех арабов. В 1980 г. Кахане ненадолго попал в израильскую тюрьму – его обвиняли в заговоре с целью разрушить Купол Скалы с помощью дальнобойной ракеты.

Люди, вступавшие в эти ультраправые организации, вовсе не были недалекими или малообразованными. Например, Йоэль Лернер подложивший в 1982 г. бомбу в мечеть Аль-Акса и приговоренный за это к тюремному заключению, был выпускником Массачусетского технологического института и профессором лингвистики. После освобождения Лернер развернул кампанию за восстановление Синедриона, причем этот Синедрион должен был заседать на Храмовой горе. В малопочтенную деятельность ультраправых вовлекалось все больше новых людей, в том числе занимавших ответственные посты. В конце марта 1983 г. власти арестовали по дороге на Харам раввина Исраэля Ариэля, с группой из 38 студентов иешивы, которые хотели по древнему подземному туннелю добраться до остатков Первого Храма под иродианской платформой. Там они намеревались отпраздновать Пасху и, быть может, основать подземное поселение. Конечная их цель состояла в том, чтобы заставить мусульман разрешить постройку на Хараме синагоги. Смотритель Западной стены, раввин Иегуда Меир Гетц, также тайно исследовал подземелья Харама и ратовал за постройку синагоги на платформе. До 1984 г., пока не всплыл на поверхность план Эциона подорвать Купол Скалы, идея создания Третьего Храма оставалась для евреев запретной. Считалось, что говорить о нем, строить планы его воссоздания опасно, – так же, как произносить вслух имя Бога. Но теперь этот запрет утратил категорический характер, и еврейская общественность понемногу привыкала к мысли о постройке Третьего храма как о проекте, который может быть осуществлен. Специально для публичного обсуждения таких проектов Исраэль Ариэль в 1984 г. основал периодический сборник Цфия («Взгляд»). Через два года он открыл в Старом Городе Музей Храма, где посетителям показывают реконструированные храмовые сосуды, музыкальные инструменты и жреческие облачения. Многие уходят с ощущением, что евреи ждут лишь удобного момента. Как только в результате тех или иных событий, честными или бесчестными методами будут уничтожены мусульманские святыни Харама, они торжественно взойдут на Храмовую гору и проведут полную церемонию богослужения. Все это внушает самые серьезные опасения. По оценкам американских стратегических аналитиков, в обстановке холодной войны, когда арабов поддерживал своей мощью СССР, а израильтян – США, взрыв группой Эциона Купола Скалы мог бы привести к третьей мировой войне.

9 декабря 1987 г., ровно через 70 лет после вступления в Иерусалим британских войск во главе с генералом Алленби, в Газе вспыхнуло всеобщее палестинское восстание, известное как интифада. Через несколько дней сторонник жесткой линии генерал Ариэль Шарон переехал в новую квартиру в Мусульманском квартале Старого Города, демонстрируя всему миру, что израильские правые твердо намерены оставаться в арабском Иерусалиме. Однако к середине января 1988 г. интифада уже достигла Восточного Иерусалима – для разгона арабских демонстрантов на Хараме израильская полиция пустила в ход слезоточивый газ. В Иерусалиме арабское сопротивление не достигало такого размаха, как на остальных Оккупированных территориях, но и здесь то и дело вспыхивали волнения и забастовки. Израильтянам пришлось признать, что и через 20 лет после присоединения Иерусалима палестинские жители аль-Кудса полностью поддерживают мятежников с Территорий. Из-за интифады город фактически вновь оказался разделен пополам. На сей раз между двумя его частями не было ни заграждений из колючей проволоки, ни заминированной нейтральной полосы, но Восточный Иерусалим стал для израильтян местом, где они не могли чувствовать себя в безопасности. По ту сторону невидимой демаркационной линии их самих или их машину в любой момент могли забросать камнями молодые палестинцы, не исключался и более серьезный инцидент.

Палестинская интифада вызвала ошеломляющий международный резонанс. Когда в кадрах хроники с места событий вооруженные израильские солдаты преследовали забросавших их камнями палестинских мальчишек, стреляли в них или нарочно ломали им руки, люди во всем мире с новой силой осознали агрессивный характер оккупации Иерусалима и Территорий. Ведущей силой интифады были молодые палестинцы, которые выросли при израильской оккупации и не доверяли политике Организации освобождения Палестины (ООП), явно продемонстрировавшей свою несостоятельность. Арабский мир воспринял интифаду сочувственно. 31 июля 1988 г. король Иордании Хусейн выступил с эффектным заявлением об отказе от претензий на Западный берег и Восточный Иерусалим, признав за палестинским народом право на эти территории. В результате образовался вакуум власти, которым воспользовалась ООП. Руководители интифады настаивали, чтобы ООП отказалась от своей прежней нереалистичной политики: хотят того палестинцы или нет, но главные козыри в израильско-палестинском конфликте на руках у США и Израиля, а потому ООП должна сойти с позиции непримиримости. Это означало принятие Резолюции 242, признание Государства Израиль и прекращение террористической деятельности. 15 ноября 1988 г. ООП официально взяла такой курс, объявив, что признает за Государством Израиль право на существование и безопасность. Одновременно была принята декларация независимости арабского государства Палестины: государство должно быть создано на Западном берегу, по соседству с Израилем, а его столицей станет Иерусалим – аль-Кудс аш-Шариф.

В самом Израиле интифада усилила позиции сторонников мира. Она столь красноречиво продемонстрировала упорное стремление палестинцев к национальной независимости и самоопределению, что в Израиле становилось все меньше тех, кто рискнул бы это отрицать. Что, может быть, еще важнее, интифада повлияла и на политиков из числа сторонников жесткой линии, в частности, на министра обороны Израиля Ицхака Рабина. События интифады убедили его, что Израиль не сможет удерживать Оккупированные территории, не утратив принципа гуманности, – нельзя направлять боевую мощь армии против всех без разбору участников интифады, включая женщин и детей. В 1992 г., став премьер-министром, Рабин начал мирные переговоры с ООП. На следующий год Израиль и ООП подписали в Осло соглашения, по которым сектор Газа и части Западного берега (в первую очередь район Иерихона) передавались под управление временной палестинской администрации. В Вашингтоне на лужайке перед Белым домом Арафат и Рабин пожали друг другу руки.

Соглашения в Осло вызвали много недовольства с обеих сторон – и израильтянам, и палестинцам казалось, что их лидеры делают слишком большие уступки. Рассмотрение вопроса о Иерусалиме по условиям соглашений откладывалось до мая 1996 г. – из всего спектра проблем эта, очевидно, была самой сложной. Но она еще более осложнилась после муниципальных выборов 1993 г., которые Тедди Коллек, бессменный мэр города с 1965 г., проиграл кандидату от консервативной партии «Ликуд» Эхуду Ольмерту. Коллек, несмотря на свою роль в сносе Магрибинского квартала и смещении арабского муниципалитета в 1967 г., считался либералом. Он посвящал много времени иерусалимским арабам, иногда даже вставал на их сторону в спорных вопросах и настаивал, чтобы делалось все возможное для сохранения в городе традиционного арабского образа жизни. Вместе с тем Коллек был беззаветно предан идее «воссоединения» города. В публичных выступлениях по всему миру он воспламенял слушателей картиной объединенного города, преследуемого призраком «разделения» и границ, ощетинившихся колючей проволокой.

Правда, единство Иерусалима при Коллеке не означало равноправия. По данным исследования середины 1990-х гг., из 64 880 жилых домов, возведенных в Иерусалиме с 1967 г., для палестинцев предназначались лишь 8800, а из 900 мусорщиков за территорией Восточного Иерусалима были закреплены лишь 14. За все это время не было построено ни одной дороги, связывающей старые арабские районы города[95]. Как видим, даже израильский «либерал» распределял свои благодеяния далеко не равномерно и явным образом дискриминировал арабов. Более того, правила утверждения строительных планов были составлены таким образом, что палестинцы не могли использовать 86 % территории Восточного Иерусалима. В результате, как показало другое исследование, в 1994 г. 21 000 палестинских семей не имели жилья или проживали в антисанитарных условиях. Из-за дефицита участков для легальной застройки палестинцам практически невозможно было получить разрешение на строительство в Восточном Иерусалиме, а дома, построенные без такого разрешения, подлежали сносу. По данным на 1994 г., с середины 1967 г. в Восточном Иерусалиме были снесены 222 палестинских дома, зато в годовом отчете муниципалитета говорилось о планах строительства еще 31 413 новых квартир для горожан-евреев к северу, югу и востоку от Иерусалима[96]. Палестинцев все сильнее и сильнее вытесняли из аль-Кудса. Новый мэр города Эхуд Ольмерт, в отличие от предшественника, не видел надобности сотрясать воздух либеральными заявлениями. «Я буду расширять Иерусалим на восток, а не на запад, – объявил он. – Я могу изменить ситуацию на этой земле, гарантировав, что Иерусалим навечно останется объединенным под рукой Израиля»[97]. Такого рода позиция сулит мало хорошего мирному процессу.

Ольмерт мог не расшаркиваться перед израильскими либералами, так как пришел к власти благодаря союзу с ультрарелигиозными евреями, численность которых в те годы быстро росла. Не запертые более в Меа Шеарим, они расселились почти по всем северным районам Иерусалима. В 1994 г. 52 % всех еврейских детей Иерусалима в возрасте до 10 лет принадлежали к ультрарелигиозным семьям. Мир с арабами евреев-ортодоксов никогда не интересовал, они хотят видеть Иерусалим более «соблюдающим» городом и заставить светских евреев вести себя в соответствии с той же линией. Их требования – меньше некошерных ресторанов, меньше театров и увеселительных заведений, работающих в субботу. Избиратели, поддержавшие Ольмерта, не представляли себе, как можно было бы поделиться суверенитетом с палестинцами. Для ортодоксов, как и для ультраправых, делиться суверенитетом означает делить город, а разделенный Иерусалим – мертвый Иерусалим.

Сменявшие друг друга израильские правительства раз за разом настаивали: Иерусалим – вечная и неделимая столица еврейского государства, не может быть и речи о разделении его суверенитета с кем-либо еще, и пусть палестинцы не мечтают сделать аль-Кудс своей столицей. Однако это настроение постепенно менялось. С началом интифады Иерусалим фактически сделался разделенным городом – в нем почти не осталось мест, где бы евреи и арабы могли сталкиваться в повседневной жизни: главный коммерческий район Западного Иерусалима стал почти полностью еврейским, Старый Город – арабским. Единственной точкой соприкосновения оставалось кольцо еврейских кварталов, воинственно выстроившихся вокруг Восточного Иерусалима. Постепенно израильтяне свыклись с таким положением вещей, принимая его как неизбежное. Возникал естественный вопрос: какой смысл «контролировать» район, в который опасно соваться без вооруженной охраны? Опрос общественного мнения, проведенный в мае 1995 г. Израильско-Палестинским информационно-исследовательским центром, показал, что неожиданно много взрослых израильтян-евреев – целых 28 % – готовы примириться с определенной формой совместного суверенитета над Святым городом при условии, что еврейские районы останутся под контролем Израиля.

13 мая 1995 г. представитель ООП в Иерусалиме Фейсал Хусейни выступал перед демонстрантами, протестовавшими против конфискации израильскими властями арабских земель. Стоя под стеной Старого Города, на месте бывшей нейтральной полосы, он сказал: «Я мечтаю о дне, когда палестинец скажет 'Наш Иерусалим', имея в виду палестинцев и израильтян, а израильтянин скажет 'Наш Иерусалим', имея в виду израильтян и палестинцев»[98]. Откликом на эти слова стало коллективное заявление, которое подписали семьсот выдающихся израильтян, в том числе писатели, артисты, критики и бывшие члены кнессета:

Иерусалим принадлежит нам, израильтянам и палестинцам – мусульманам, христианам и иудеям.

Наш Иерусалим – мозаика всех культур, всех религий и всех исторических эпох, которые обогащали город с древнейших времен до наших дней: хананеев, иевусеев и евреев, эллинов и иудеев, римлян и византийцев, христиан и мусульман, арабов и мамлюков, османов и британцев, палестинцев и израильтян. И у них, и у всех других, кто внес свой вклад в этот город, есть свое место в духовном и физическом ландшафте Иерусалима.

Наш Иерусалим должен быть объединенным, открытым для всех и принадлежащим всем, кто его населяет, без границ и без колючей проволоки в середине.

Наш Иерусалим должен быть столицей двух государств, которые будут бок о бок жить в этой стране: Западный Иерусалим – столицей Государства Израиль, Восточный Иерусалим – столицей Палестинского государства.

Наш Иерусалим должен быть Мирной столицей[99].

Если Сиону действительно суждено стать городом мира и согласия, а не войны и ненависти, то для него необходимо выработать какую-нибудь форму кондоминиума, совместного владения. Существует ряд предложений: corpus separatum под управлением международного сообщества, суверенитет Израиля со специальными привилегиями для палестинских властей, совместная израильско-палестинская администрация неразделенного города; два отдельных муниципалитета, один муниципалитет с двумя наборами административных органов… Яростные споры не умолкают, но пока не будут ясны основополагающие принципы, все эти решения останутся утопией.

Чему же здесь может нас научить история Иерусалима? Осенью 1995 г. в Израиле начался годичный фестиваль в честь трехтысячелетия покорения города царем Давидом. Палестинцы стали возражать, видя в торжествах пропаганду чисто еврейского Иерусалима, хотя сама по себе история царствования Давида в Иерусалиме, наверное, более созвучна интересам палестинцев, чем думают консервативно настроенные израильтяне. Как явствует из истории, все без исключения завоеватели-монотеисты сталкивались здесь с тем, что город был святым местом для их предшественников. А поскольку все три монотеистические религии провозглашают права индивида абсолютными и священными, по тому, как победители в Святом городе обращались с побежденными, можно судить об искренности их идеалов. С этой точки зрения царь Давид – в той мере, в какой мы можем полагаться на заведомо несовершенные исторические свидетельства, – вполне заслуживает уважения. Он не попытался изгнать из Иерусалима его жителей-иевусеев, сохранил в неприкосновенности их систему управления и не отобрал у них святые места. При Давиде Иерусалим оставался в большой степени иевусейским городом. Современный Израиль не выдерживает сравнения с этим древним примером. В 1948 г. 30 000 палестинцев лишились своих домов в Западном Иерусалиме, а с 1967 г. идет непрерывная экспроприация арабских земель и не прекращаются оскорбительные и опасные посягательства на мусульманский Харам. Безусловно, израильтяне – не худшие из завоевателей Иерусалима: они не перебили прежних жителей, как крестоносцы, и не изгнали их, подобно византийцам, которые запретили евреям жить в Иерусалиме. И все же они явно не дотянули до высоких стандартов благородства, продемонстрированного халифом Омаром. Размышляя о нынешней плачевной ситуации, можно усмотреть грустную иронию в том факте, что дважды в прошлом именно исламское завоевание позволяло евреям вернуться в свой Святой город: сначала Омар, а через пятьсот с лишним лет – Салах ад-Дин пригласили их вновь поселиться здесь, когда изгнали христианских правителей.

Захват Иерусалима в 1967 г., несомненно, обладает мифологической значимостью, его символическая сила огромна. Евреи наконец-то действительно вернулись на Сион. Но и сам Сион всегда, с глубокой древности, был не просто физической точкой на земле, а и идеалом. Еще во времена иевусеев он почитался как город мира, земной рай, где царят гармония и всеобщее единение. Этот образ получил достойное развитие в творчестве псалмопевцев и пророков древнего Израиля. Увы, сионистский Иерусалим наших дней огорчительно далек от этого идеала. Начиная с периода Крестовых походов, которые навсегда испортили отношения между тремя религиями, идущими от Авраама, здесь постоянно живут нервозность и подозрительность. Иерусалим также все больше становился спорной территорией. За него сражались и соперничали не только мусульмане, христиане и иудеи – каждая из трех главных общин была, в свою очередь, расколота на секты, яростно враждовавшие между собой. На протяжении XIX в. едва ли не каждое событие здесь было следствием соперничества между общинами или приводило к усилению этого соперничества. И сегодня христианские общины ссорятся между собой прямо у Гроба Господня, а светские и религиозные евреи, едва отгремела Шестидневная война, оказались на ножах по поводу Западной стены. Нынешний Иерусалим – вовсе не тот Сион, что основал царь Давид как обитель мира и покоя.

Израиль неизменно настаивает на первостепенной важности национальной безопасности. Палестинцы жаждут освобождения, евреи Израиля – надежных границ. И это закономерно, если вспомнить все бедствия, выпавшие на долю еврейского народа. Именно безопасности люди во все времена в первую очередь ожидали от города. Одной из главнейших обязанностей царя в Древнем мире считалось возведение неприступных укреплений, которые обеспечили бы горожанам необходимую им защиту. Самые первые строители Сиона создавали его как огороженный стеной островок мирной жизни, хотя со времен царя Абди-Хебы ему угрожали и многочисленные враги, внешние и внутренние. Сегодня Иерусалим вновь стал осажденной крепостью, его восточную границу отмечают громады новых поселений, теснящиеся вокруг города, как когда-то крепости крестоносцев. Но никакие стены не спасут город, если его раздирают внутренние распри. Пессимисты утверждают, что если не будет найдено какое-либо справедливое решение проблемы Иерусалима, он может стать для всех своих жителей таким же городом насилия и опасностей, каким уже стал Хеврон.

Не менее древен и идеал социальной справедливости – с самых ранних времен он был центральным для святости Сиона. Его осуществление служило древнему правителю способом установления в городе божественного порядка, благодаря которому каждый подданный мог пользоваться дарами богов – миром и безопасностью. Этот идеал играл важнейшую роль в культе Баала в иевусейском Иерусалиме. Псалмопевцы и пророки утверждали, что Сион должен быть прибежищем бедных и сирых, а пророки твердо стояли еще и на том, что почитание святых мест бессмысленно, если пренебрегать заботой о нуждающихся. В самую сердцевину Кодекса святости библейские авторы поместили требование заботиться о «пришельце», приветствовать его и любить. Призыв к социальной справедливости – один из основных элементов и в кораническом учении; во времена Айюбидов и мамлюков деятельное сострадание было главной движущей силой исламизации Иерусалима. Из этого же корня вырос социалистический сионизм ветеранов поселенческого движения. Но увы, современный Сион не приветствовал палестинцев даже при либеральном мэре Тедди Коллеке. Израильтяне часто отвечают на это, что с палестинцами в Иерусалиме обращаются куда лучше, чем обращались бы в любой арабской стране. Возможно, это правда, но палестинцы сравнивают себя не с другими арабами, а с еврейскими гражданами Иерусалима. Утверждать, что город «свят», не позаботившись об установлении справедливости, неотделимой от его святости, – весьма опасный курс.

Насколько он действительно опасен, можно видеть на примере некоторых властителей прошлого, стремившихся во что бы то ни стало обладать Иерусалимом, но забывавших о священном долге милосердия. Так, это качество не было свойственно Хасмонеям – победив в упорной борьбе за чистоту иудейского Иерусалима, они сделались владыками, мало чем отличавшимися от жестоких эллинистических деспотов, с которыми боролись. Хасмонеи дошли до того, что отдалили от себя фарисеев, всегда настаивавших на примате милосердия и любви к ближнему. Впоследствии фарисеи несколько раз обращались к римлянам с просьбой упразднить иудейскую монархию – в их глазах иноземное правление было лучше власти этих недостойных иудеев.

Особенно яркий пример опасностей, подстерегающих тех, кто забывает о необходимости быть милосердным к иноверцам и уважать их права, мы находим в христианском Иерусалиме. Хотя в Новом Завете совершенно ясно сказано, что вера без добрых дел мертва, идеал милосердия так и не вошел в христианский культ Иерусалима – возможно, потому, что этот культ развился, с одной стороны, довольно поздно, а с другой – чрезвычайно стремительно, почти неожиданно. Византийский Иерусалим умел дать христианам мощнейшее ощущение прикосновения к божеству, но при этом был самым что ни на есть немилосердным городом. Христиане не только яростно грызлись между собой, но и считали обязательным условием святости и чистоты своего Нового Иерусалима истребление и искоренение язычества и иудаизма. Они злорадствовали по поводу судьбы евреев; некоторые монахи-отшельники, селившиеся в Иудейской пустыне именно ради того, чтобы быть как можно ближе к Святому городу, были просто отъявленными антисемитами. В конце концов нетерпимость христианских императоров до такой степени оттолкнула «еретиков» и евреев настолько, что их недовольство стало опасным. Евреи приветствовали персидских и мусульманских завоевателей Палестины и помогали им делом.

Иерусалим крестоносцев по жестокости, конечно, превосходил византийский. Он стоял на убийствах и грабежах. Как и сегодняшние израильтяне, крестоносцы основали государство, которое представляло собой иноземный анклав на Ближнем Востоке, державшийся только благодаря помощи из-за моря и со всех сторон окруженный врагами. Вся история королевства крестоносцев – это история борьбы за выживание. Как мы видели, крестоносцы, подобно современным израильтянам, тоже превыше всего ставили безопасность – и не без оснований. Из-за этого крестоносный Иерусалим оказался чужд духа созидания и творчества – в столь воинственной атмосфере не могут расцвести искусства и литература. Там были франки, понимавшие, как и многие израильтяне в наши дни, что им не выжить, оставаясь западным гетто на Ближнем Востоке, и считавшие необходимым наладить нормальные отношения с окружающим мусульманским миром. Но религия ненависти пустила в душах крестоносцев слишком глубокие корни. Один раз они даже обратили оружие против своего единственного союзника в исламском мире, а взаимные распри происходили между ними постоянно. Ненависть непродуктивна и очень легко становится самоубийственной. Крестоносцы лишились своего королевства. Ту же пустую набожность, для которой обладание святыми местами – самоцель, а любовь к ближнему ничего не значит, мы наблюдаем сегодня у священников разных христианских деноминаций, погрязших в нескончаемой склоке вокруг Гроба Господня.

Монотеистические религии воспрещают видеть в святыне или городе конечную цель, считая это идолопоклонством. Святые места, как мы видели, значимы не сами по себе, а в качестве символов некой потусторонней, высшей Реальности. Иерусалим и его святыни всегда воспринимались верующими мистически, они приобщали к Богу миллионы иудеев, христиан и мусульман. Как следствие, в сознании многих верующих-монотеистов представления о святых местах Иерусалима и о самом Боге слились воедино, в чем мы не раз могли убедиться. А поскольку божественное – это не просто запредельная реальность, существующая «где-то там», а еще и нечто, переживаемое в глубине человеческого естества, люди относились к святым местам как к части своего внутреннего мира. Оказавшись перед святыней, иудеи, христиане или мусульмане могли испытать пронзительное и трогательное ощущение обретения себя. А тому, кто пережил подобное в Иерусалиме, очень трудно подходить к городу и его проблемам объективно. Ряд сложностей возникает, когда религия рассматривается в первую очередь как средство самоидентификации. Она действительно помогает нам осознать себя, объясняет, откуда мы пришли и отчего у нас такие традиции, не похожие на традиции других народов, но это не единственная ее цель. Во всех ведущих религиях мира самым важным считается преодоление человеком своего недолговечного и прожорливого «я», которое так часто способно пренебречь интересами других ради собственной безопасности. Отвержение своего «я» – не только мистическая цель, оно необходимо, чтобы научиться состраданию и милосердию, поскольку для этого требуется ставить права ближнего выше собственных эгоистических желаний.

Один из неизбежных выводов, вытекающих из истории Иерусалима, заключается в том, что, вопреки романтическому мифу, страдания далеко не всегда делают человека лучше и благороднее, очень часто происходит обратное. Иерусалим впервые стал городом избранных после Вавилонского пленения, во время которого новый иудаизм помогал евреям сохранить свою идентичность в преимущественно языческом окружении. Второисайя провозгласил, что возвращение на Сион откроет новую эру мира, но вместо этого гола сделала Иерусалим настоящим яблоком раздора, отвергнув ам-хаарец. Христиане в результате римских гонений не стали сострадательнее к несчастьям других, а аль-Кудс после того, как мусульмане испытали на себе зверства крестоносцев, приобрел значительно бóльшую исламскую агрессивность. И вовсе не удивительно поэтому, что Государство Израиль, основанное вскоре после ужасов Холокоста, далеко не всегда проводило мягкую добрососедскую политику. Мы видели, что страх разрушения и уничтожения был одной из главных причин, побуждавших народы древности возводить города и святыни. В мифологии древних израильтян их народ скитался по пустыне – демонической области, «не-месту», где не было никого и ничего, – пока не достиг Земли обетованной. В XX в. еврейский народ подвергся беспрецедентному по масштабу истреблению в лагерях смерти, и только естественно, что возвращение на Сион в ходе Шестидневной войны потрясло их до глубины души, а многих заставило уверовать в новое сотворение и зарю новой жизни.

Однако сегодня израильтяне начинают думать о возможности владеть Святым городом совместно с палестинцами. Правда, эти люди, преданные делу мира, по преимуществу, увы, неверующие. По обе стороны конфликта религия приобретает все более воинственный характер. Экстремисты, одержимые апокалиптическим духом, – сторонники акций террористов-смертников, взрыва чужих святынь, изгнания людей из их домов, – находятся в ничтожном меньшинстве, но они порождают ненависть вокруг себя. Жестокости, чинимые любой из сторон, обостряют отношения, и мирная перспектива становится еще более отдаленной. Вина за разрушение римлянами Иерусалима и Храма во многом лежит на зелотах, которые в 66 г. н. э. выступали против партии мира, а королевство крестоносцев погубил Рейнальд де Шатильон, уверенный, что любое перемирие с иноверцами – грех. Религия ненависти способна принести беды, несоизмеримые с числом ее последователей. Сегодняшние религиозные экстремисты по обе стороны конфликта запятнали себя злодеяниями, совершенными во имя «Бога». Ранним утром 25 февраля 1994 г. житель Кирьят-Арбы Барух Гольдштейн открыл стрельбу по палестинским богомольцам в мечети Пещеры Патриархов в Хевроне. Он убил не менее 48 человек и был растерзан на месте, а сегодня израильские ультраправые почитают его как мученика[100]. Другая мученица – молодая террористка из исламской группировки Хамас, которая 25 августа 1995 г. подорвала себя в иерусалимском автобусе, убив пятерых человек и ранив 107. Это уже не вера, а изуверство, но история Иерусалима полна подобных эпизодов. Как только обладание землей или городом становится для кого-то самоцелью, у него больше нет причин воздерживаться от человекоубийства. Забыв о главной обязанности верующего – уважать Бога в другом человеке, – люди начинают оправдывать волей «Бога» любые свои желания и предрассудки. И тогда религия вскармливает жестокость и насилие.

4 ноября 1995 г. премьер-министр Израиля Ицхак Рабин был убит после выступления на митинге в поддержку мирного процесса в Тель-Авиве. К ужасу израильтян, террористом, стрелявшим в премьера, оказался еврей, студент по имени Игаль Амир. На следствии Амир объявил, что действовал по велению Бога и что убийство позволительно, когда дело касается того, кто собирается отдать врагу Святую землю Израиля. Похоже, религия ненависти имеет свою логику развития. Смертельная ненависть, став привычкой, начинает обращаться не только против врагов, но и против своих же единоверцев. Так, Иерусалим крестоносцев жестоко страдал от внутренних раздоров, и франки оказались на грани самоубийственной гражданской войны как раз тогда, когда Салах ад-Дин готовился вторгнуться на территорию королевства. Взаимная враждебность и хронические распри в стане крестоносцев – одна из главных причин их поражения в битве с войском Салах ад-Дина при Хаттине.

Трагическая гибель Рабина потрясла Израиль, заставив многих осознать всю глубину противоречий внутри общества – противоречий, которые они до сих пор пытались игнорировать. Сионисты пришли в Палестину и основали на ее земле государство, чтобы евреи здесь могли чувствовать себя в безопасности от кровожадных гойим. Теперь из-за этой самой земли евреи начали убивать друг друга. Евреям всего мира с болью приходилось признать, что преступления против их народа могут совершать не только иноплеменники, но и свои же братья-евреи. Убийство Рабина – также яркий пример того, как вера может быть использована во зло. Со времен Авраама в религии древних израильтян существовала в высшей степени гуманная традиция, согласно которой путь любви и сострадания ведет к встрече с самим Богом, а другой человек настолько священен, что никакие обстоятельства не оправдывают принесение в жертву его жизни. Однако Игаль Амир избрал для себя этику насилия, которую проповедует книга Иисуса Навина. Он видел божественное только в Святой земле, и его преступление с пугающей силой показало, сколь опасно подобное идолопоклонство.

По мифологии Каббалы, с возвращением евреев на Сион все вещи в мире должны были занять предназначенное им место. Увы, как показало убийство Рабина, обретение евреями своего государства еще не означает, что в мире теперь все правильно. Впрочем, этот миф и раньше давал трещину. С 1948 г. евреи возвращаются на Сион ценой изгнания оттуда тысяч палестинцев, которые лишаются родины и своего священного города. А из истории Иерусалима мы знаем, что его утрата воспринимается всеми без исключения его жителями как конец света и непоправимое искажение порядка вещей. Когда потерян духовный ориентир, ничто в мире более не имеет смысла. В отрыве от прошлого настоящее становится пустыней, а будущего просто не существует. Евреи переживали свое изгнание как пагубу и проклятие, и современные арабы, безусловно, чувствуют то же самое. Трагическим образом, каковы бы ни были первоначальные намерения Государства Израиль, сейчас оно переложило это бремя страданий на палестинцев. Понятно, что палестинцы, борясь за собственное выживание, не всегда ведут себя образцово. Но опять-таки среди них есть люди, признающие, что, возможно, им понадобится пойти на компромисс и удовольствоваться частью своей земли. Путь этих людей к соглашениям в Осло тоже был нелегким – ведь не так давно никто даже и мечтать не мог, что палестинцы официально признают Государство Израиль. За годы изгнания и рассеяния Сион сделался для евреев образом спасения и воссоединения народа. Не удивительно, что и палестинцы в их собственном изгнании стали еще сильнее дорожить аль-Кудсом. Обоим народам, каждому по-своему, грозило уничтожение, но они выжили, и оба теперь ищут исцеления в одном и том же Святом городе.

Спасение – равно физическое и духовное – предполагает нечто большее, чем просто обладание городом, – рост над собой, внутреннее освобождение. Среди прочего, история Иерусалима учит нас тому, что никакое событие не носит необратимого характера. Его жители раз за разом становились свидетелями того, как их любимый город не только разрушали, но и отстраивали заново таким образом, что это было еще труднее вынести. Слыша об уничтожении своего Святого города строителями сначала Адриана, а затем Константина, евреи, наверное, думали, что им уже никогда не обрести свой город вновь. Мусульманам пришлось наблюдать осквернение Харама крестоносцами, которые в то время казались непобедимыми. Во всех этих случаях целью строительства было «создание фактов», но оказалось, что есть в мире вещи, еще более упрямые, чем даже факты. Мусульмане получили свой город назад, потому что крестоносцы погрязли в ненависти и нетерпимости. В наши дни евреи вопреки всему вернулись на Сион и сами принялись «создавать факты» с помощью кольца новых поселений. Но из долгой трагической истории Иерусалима мы знаем: ничто не вечно, и ничего нельзя гарантировать.

Непостоянство и зыбкость ситуации в Иерусалиме хорошо показали драматические события, развернувшиеся в 1996 г., когда уже появилось первое издание этой книги. В момент выхода книги, в январе 1996 г., надежды на мир все были еще реальны, но они разбились вдребезги 25 февраля 1996 г., во вторую годовщину побоища в Пещере Патриархов в Хевроне. По стране прокатилась волна взрывов, осуществленных террористами-смертниками, в результате которых в Иерусалиме, Ашкелоне и Тель-Авиве погибли 57 израильтян. А 11 апреля в ответ на убийство бойцами исламистской группировки «Хезболла» шестерых израильских солдат в буферной зоне в Ливане Израиль начал операцию «Гроздья гнева», заключавшуюся в интенсивных ракетных обстрелах и воздушных бомбардировках, которых было произведено более полутора тысяч. Погибло 160 мирных жителей Ливана.

Этот новый виток враждебности в очередной раз продемонстрировал, насколько хрупок мир в этом взрывоопасном регионе, где насилие столь часто порождает еще большее насилие. Снова, как это не раз бывало в прошлом, религиозные экстремисты с обеих сторон, казалось, уничтожили все надежды на установление мира. Многие израильтяне, чувствуя, что их со всех сторон окружают воинственные исламисты, перестали верить в мирный процесс. На всеобщих выборах 29 мая 1996 г. победил (правда, с ничтожным перевесом) лидер «Ликуда» Биньямин Нетаньяху, известный как «ястреб». Хотя Нетаньяху расписывался в верности – в разумных пределах – соглашениям в Осло, он давно уже критиковал готовность «Аводы» идти на территориальные уступки в обмен на мир. При нем выход Израиля с Западного берега приостановился, и было запланировано строительство восьми новых поселений на Западном берегу и в секторе Газа, в результате чего численность израильских поселенцев на этих территориях увеличивалась к 2000 г. со 130 000 до 500 000 человек. По поводу Иерусалима премьер однозначно дал понять, что не пойдет ни на какие компромиссы. Святой город навеки останется столицей Израиля, двойной суверенитет над ним недопустим, и ни в одном его секторе Израиль никогда не отдаст палестинскому государству ни единого квартала и ни единой улицы.

23 сентября в Иерусалиме произошла новая вспышка насилия из-за конфликта вокруг святых мест. В этот день премьер Нетаньяху объявил о своем решении открыть для посещений туннель II в. до н. э., который начинается от площади перед Западной стеной, идет параллельно границе Харама и выходит на поверхность на Виа Долороза, в самом сердце арабского Старого Города. Для палестинцев, и без того недовольных замедлением мирного процесса и ужесточением режима на Оккупированных территориях после февральских терактов, это стало последней каплей, переполнившей чашу. Почти немедленно начались кровавые столкновения, худшие из всех, какие случались в секторе Газа и на Западном берегу после 1967 г. 27 сентября во время пятничной молитвы в мечети Аль-Акса на Хараме в стычках с израильской полицией погибли трое палестинцев и 120 было ранено; арабы также бросали сверху камни в евреев, молившихся у Западной стены; прежде чем полиции удалось их остановить, с обеих сторон было убито в общей сложности 75 человек и ранено 1500.

Наблюдатели всего мира были изумлены: многим казалось диким, что подобный разгул насилия может быть спровоцирован открытием для посещений места археологических раскопок. Но для тех, кто знаком с трагической историей Иерусалима, в подобном повороте событий нет ничего удивительного. В этом городе на археологию никогда не смотрели бесстрастно – ведь в прошлом ее часто использовали, чтобы заявить права на святые места. Впервые это произошло еще в 325 г., когда Константин Великий дал епископу Макарию разрешение на раскопки гробницы Христа (в ходе которых, кстати, был уничтожен языческий храм Афродиты), и с тех пор не раз повторялось. Археология в Иерусалиме прочно ассоциируется с присвоением и отчуждением. Туннель, вокруг которого разгорелся конфликт, впервые был раскопан в 1968 г. при археологическом исследовании вновь завоеванного города под эгидой израильского министерства по делам религии. Уже тогда обсуждалась возможность открыть новый выход на Виа Долороза, однако этого решили не делать, опасаясь тяжелых политических последствий. Нетаньяху же, желая показать, сколь твердо его намерение ужесточить контроль над Иерусалимом, пренебрег предостережениями советников по безопасности.

Это чистая правда, что туннель, вызвавший возмущение, в действительности нигде не проходит под самим Харамом. Но в обстановке политической напряженности жители Иерусалима часто не в состоянии рассуждать трезво, если им кажется, что что-то угрожает их святыне. Определенно именно это многократно происходило с евреями, начиная со 170 г. до н. э., когда Антиох Эпифан осквернил Храм. Позднее евреи в большинстве своем соглашались подчиняться власти Рима, но только пока римляне не посягали на святость Храма. Понтию Пилату пришлось в этом убедиться, когда он установил на Антонии значки с бюстом римского императора. Значки действительно были вызовом Храму, хотя крепость находилась за официальной границей священной территории, но та самоубийственная решимость, с которой евреи встали на защиту святыни, явно не входила в расчеты бессердечного римского наместника – он, как рассказывает Иосиф Флавий, был совершенно обескуражен и потрясен.

На протяжении нашего повествования мы уже видели, что Иерусалим и его святыни не только служили могущественными символами божественного, но и открывали верующим путь к обретению своего истинного духовного облика. Когда Антиох Эпифан нарушил неприкосновенность внутренней святыни – Двира – это было воспринято, в некотором очень глубоком, но вполне реальном смысле, как изнасилование народа. Палестинцы же начиная с 1967 г. все больше видят в Хараме, на который то и дело посягают еврейские экстремисты, символ своей попираемой национальной идентичности. Всего за два месяца до открытия туннеля Верховный суд Израиля разрешил сотне участников движения «Ревнители Храмовой горы» устроить молитву на западной площади перед мечетью Аль-Акса. 26 июля они поднялись на Харам, и их лидер Гершон Соломон публично поклялся «продолжать борьбу до тех пор, пока не будет изгнан последний 'язычник' и на Храмовой горе вновь не поднимется Иудейский Храм»[101]. В тот день к мечети пришли и сотни палестинцев; готовое начаться столкновение предотвратила лишь израильская полиция, потребовавшая от еврейских демонстрантов покинуть Харам. Именно в такой обстановке эскалации нервозности вокруг Харама премьер Нетаньяху объявил об открытия туннеля. Палестинцы отреагировали на предполагаемое посягательство на свою святыню таким же почти инстинктивным выплеском ярости и боли, какой двумя тысячелетиями раньше произошел у евреев, ощутивших, что действия чужеземных правителей угрожают их святому месту, а значит, и душе народа.

Трудно быть оптимистом, размышляя о судьбе ближневосточного мирного процесса или о будущем Иерусалима. Я пишу эти строки, в середине декабря 1996 г. – совсем недавно от рук палестинских экстремистов погибли двое еврейских жителей поселения Бейт-Эль на Западном берегу. В ответ на это премьер Нетаньяху торжественно поклялся увеличить количество поселений на Оккупированных территориях и тут же предложил ввести крупные финансовые льготы для израильтян на постройку домов на Территориях и переселение туда. Палестинская администрация, выразив сожаления по поводу гибели поселенцев, истолковала заявление Нетаньяху как враждебные нападки на палестинский народ и вопиющее нарушение соглашений в Осло. А руководство Хамас в ответ на предложенные новые меры пообещало еще шире развернуть террор, чтобы изгнать Израиль из всех палестинских земель. Обе стороны должны решить, что для них важнее – мир или победа. В Осло большинство палестинцев и израильтян, судя по всему, предпочли мир и компромисс, необходимый – с обеих сторон – для достижения сколько-нибудь устойчивого мира. Теперь же складывается впечатление, что очень многие сделали выбор в пользу односторонней победы, за которую ратуют громогласно и яростно.

Более двух тысяч лет Иерусалим занимал центральное место в апокалиптических представлениях иудеев, христиан и мусульман. Многие предсказатели и пророки рисовали картину жестокой битвы в долине Хинном, где Божий народ одержит верх, а его враги будут истреблены или порабощены. Иерусалим виделся при этом городом священной войны, ареной противоборства, которое тем или иным образом окончится полной победой, – что в хитросплетениях нашей неспокойной эпохи немыслимо. Но пророк Исайя описал иное видение вечного Иерусалима – ему явились волк и козленок, лев и лань – существа, прежде бывшие смертельными врагами, – мирно живущие вместе на священной горе Всевышнего. Если бы израильтянам и палестинцам после десятилетий кровавой вражды удалось достичь подобного добрососедства, Сион действительно стал бы светочем надежды для всего мира и сиял бы всем народам.

Сейчас, в декабре 1996 г., перспектива мирного процесса на Ближнем Востоке выглядит безрадостно. Но, как мы знаем из истории Иерусалима, всегда возможны непредсказуемые повороты событий – в том числе и к лучшему, – и ничто в мире не вечно – даже смертельная вражда. Есть очень много израильтян и палестинцев, арабов и евреев, которые жаждут мира и готовы на жертвы ради него. Оглядываясь на долгую историю Иерусалима, можно видеть, что дольше всего здесь существовали те общества, которые не отвергали терпимости и добрососедства. Именно оно, а не бесплодная смертельная борьба за безраздельное господство и полную победу должно сегодня стать путем к торжеству святости Иерусалима.