Иерусалим: Один город, три религии (Карен Армстронг) : Глава 4. Город Иудин
Ровоам получил в наследство разоренную страну с враждебно настроенным населением. Иудея признала его власть, но северное Израильское царство было истощено до предела грандиозными строительными мероприятиями Соломона, которые, не принося особого дохода, требовали огромного количества рабочих рук, так что целые области пришли в запустение. Когда Ровоам отправился в Шхем, чтобы получить согласие старейшин Израиля на свое царствование, те заявили, что признают его царем, только если он облегчит бремя податей и трудовой повинности. Наследник Соломона оказался перед трудным выбором: удовлетворив требование, он должен был бы навсегда отказаться от имперской мечты своего деда царя Давида и резко уменьшить роскошь двора. Мало найдется правителей, которые бы согласились на такое решение, поэтому неудивительно, что Ровоам не стал слушать своих старых и более опытных советников. Он избрал жесткую линию, пойдя на поводу у молодых царедворцев, хорошо понимавших, что снижение податей с Израиля немедленно положит конец и их роскошеству. Через три дня старейшинам Израиля был дан высокомерный ответ: «Отец мой наказывал вас бичами, а я буду наказывать вас скорпионами[19]» (3 Цар 12:11). Те, в свою очередь, немедленно объявили о выходе Израиля из Объединенного царства. Израильтяне насмерть побили камнями начальника над податью, и Ровоам был вынужден поспешить под защиту надежных крепостных стен Иерусалима.
С этого момента Израиль и Иудея пошли разными историческими путями. Царем Израиля стал Иеровоам, который сделал своей столицей Тирцу (Фирцу) и восстановил древние культовые центры в Вефиле и Дане, объявив их царскими святилищами. Позднее израильский царь Омри (Амврий), правивший около 885–874 г. до н. э., основал новую столицу – Самарию, – которая славилась как самый красивый и благоустроенный город во всем регионе. Израильское царство значительно превосходило Иудею размерами и богатством: оно располагалось вблизи главных торговых путей, и в его состав входила бóльшая часть земель, прежде принадлежавших самым сильным и процветающим из древних городов-государств. Иудея же лежала обособленно и была бедна ресурсами; ее территорию почти целиком занимали слабо пригодные для возделывания полупустыни и горы. Ее цари, естественно, горько сожалели о потере Израиля и даже обвиняли северное государство в отступничестве, хотя произошедшее, по сути, было лишь возвратом к положению, существовавшему до того, как Давид создал объединенное царство. Около 50 лет после раскола Израиль и Иудея воевали между собой, и более слабая Иудея была особенно уязвима. Ровоаму удалось спасти Иерусалим от нашествия фараона Шешонка, намеревавшегося вернуть Египту контроль над Ханааном, только отдав в качестве выкупа значительную часть сокровищ Храма. В правление иудейского царя Асы (911–870 до н. э.) израильское войско даже достигло Рамы – города, находящегося всего в пяти милях к северу от Иерусалима. На сей раз царь спас свою столицу, призвав на помощь Дамаск – одно из арамейских[20] царств региона. Дамасское войско ударило израильтянам в тыл, в результате Израиль оказался втянут в длинный ряд кровопролитных пограничных стычек и оставил Иудею в покое.
Окруженные множеством сильных врагов, стремившихся уничтожить их царство, жители Иудеи все чаще просили помощи у восседающего на Сионе Яхве. Из Библии видно, что они, как и другие народы древнего Ближнего Востока, были склонны отождествлять своих врагов, таких как Израиль, Египет или, позднее, Дамаск, с силами первозданного Хаоса. Подобно морю или пустыне, эти земные враги легко могли сокрушить слабое по сравнению с ними царство и превратить маленький обжитой мир, созданный в Иудее, в безжизненное пространство – такое, каким, по тогдашним представлениям, была земля, прежде чем боги сделали ее обитаемой. Казалось бы, странная идея, но в действительности мы по сей день обращаемся, в сущности, к той же системе понятий, когда говорим о своих противниках как об «империи зла», грозящей низвергнуть «наш мир» в хаос. Нам до сих пор свойственно смотреть на жизнь как на борьбу сил света и тьмы, бояться возврата к «варварству», которое уничтожит все, что «мы» успели создать. У нас есть свои ритуалы, связанные с воинской славой, – поминальные службы, возложение венков, шествия, – призванные вызвать эмоциональный отклик в наших душах и сделать битвы прошлого современными нам. В нас, как живые, встают воспоминания о временах, когда «мы» чуть ли не в одиночку противостояли враждебному миру, и нас наполняют надежда, гордость и желание продолжать борьбу за светлое будущее. Жители древнего Иерусалима действовали сходным образом, только источником воодушевления им служила древняя ханаанская мифология, которая стала частью их верований.
Вместо воспоминаний о собственных войнах и сражениях они обращались к борьбе бога Яхве против сил хаоса на заре времен. По всему древнему Ближнему Востоку в храмах великих богов, таких как Баал или Мардук, ежегодно устраивались празднества в честь их героических свершений с тщательно разработанным церемониалом. Такое празднество было одновременно и радостным ликованием по поводу победы могучего бога, и попыткой призвать божественную силу сейчас, ибо считалось, что только небесный воитель способен даровать городу жизненно необходимый ему мир и защиту от врагов. Ритуалы в древнем мире были не просто актами памяти, они воспроизводили мифические предания таким образом, что события переживались, как если бы они происходили вновь: люди ощущали себя воинами той невидимой битвы, что вечно кипит в самой сердцевине бытия, и участниками изначального торжества богов над чудовищными порождениями первозданного хаоса. И здесь, так же, как и при строительстве храмов, подобие воспринималось как тождество. Воссоздание битвы богов в символической драме переносило ее в настоящее или, точнее, проецировало участников ритуала во вневременной мир мифа. Ритуалы отражали жестокие реалии жизни, которая мыслилась навечно связанной с болью и смертью, но вместе с тем убедительно показывали, что борьба всегда венчается созиданием. Одержав в смертельных схватках верх над Йамом и Мотом, Баал воцарился на горе Цафон, ставшей его постоянным жилищем. Отсюда он дарил земле мир, плодородие и порядок – то, что пытались уничтожить его противники. Во время празднества в память о великой победе Баала в древнем Угарите царь занимал место Баала, умащенный подобно своему небесному прототипу, дабы поддерживать мир, изобилие и справедливость в своей стране. Воцарение Баала отмечалось осенью, в месяце, называвшемся афаним; празднество передавало Угариту часть той божественной силы, что выплеснулась в начале времен в великих битвах с первозданным хаосом, и переданного запаса должно было хватить на год.
До воздвижения Храма Соломона в Иерусалиме роль Яхве в качестве бога-творца, насколько мы можем судить, не привлекала большого внимания. В мифах об Исходе он представлен как создатель народа, а не вселенной. Но после ритуального воцарения Яхве на горе Сион его культ приобрел многие черты более раннего культа Баала – Бога Всевышнего. Иевусейские культовые представления сплавились с мифологией древних израильтян – возможно, благодаря сознательным усилиям первосвященника Цадока. Теперь Яхве, подобно Баалу, тоже считался великим воителем, победившим морское чудовище Латану – в древнееврейском языке его имя приобрело форму «Левиафан» (Ис 27:1; Иов 3:8, 41; Пс 74 (73):14.). Это Яхве укротил первозданное море хаоса, которое иначе затопило бы землю, и «поставил запоры и ворота, и сказал: доселе дойдешь и не перейдешь, и здесь предел надменным волнам твоим» (Иов 38:10–11). Закладывая основание мира, он, подобно Мардуку, рассек на части другое морское чудовище – Рахав (Раав) (Пс 89 (88):10; Ис 51:9). Позже эти жестокие мифы творения были заменены мирным и спокойным библейским повествованием об установлении основ миропорядка, которое содержится в первой главе книги Бытия и восходит к Жреческому кодексу. Однако из Библии видно, что жители Иудеи знали также рассказы, в большей степени отвечавшие представлениям соседних народов, и в самые тяжкие времена охотно обращались к этой «языческой» мифологии. Миф о битве был очень созвучен переживаниям иудеев – ведь он говорил о том, что какими бы могучими ни были силы разрушения, порядок все равно восторжествует. Однако порядок побеждал не сам по себе. Священнослужители и цари обязаны были каждый год «возобновлять» эту изначальную победу с помощью богослужения в Храме, дабы влить божественную силу в борющийся с врагами Иерусалим. Их задачей было приобщить народ к великой тайне, что поддерживает существование мира, заставить его смело взглянуть в лицо неизбежным ужасам бытия и убедиться, что даже в ужасающем и смертоносном есть благо. Жизнь и порядок восторжествуют над насилием и смертью, после долгой засухи и бесплодия земля даст обильный урожай, и божественная сила, пребывающая с людьми, отведет от них угрозу уничтожения.
Тексты ранних псалмов демонстрируют, насколько глубоко народ Иудеи впитал эту духовность. Псалмы зачастую представляют собой просто переложение древних угаритских мифов:
Господь велик. Славят Его в городе нашего Бога. Там Его святая гора, краса вершин, радость всей земли – гора Сион, Цафонские склоны, там город Царя великого. Бог – в твердынях его, Бог – надежный его оплот. (Пс 48:2–4(47:1–3))[21]Яхве будет сражаться за Иерусалим, как Баал бился за свое наследие в Угарите: его присутствие сделает город неприступным для врагов, рыскающих вокруг. Под конец псалмопевец призывает восхититься мощными укреплениями Сиона – почти в тех же выражениях, в каких автор эпоса о Гильгамеше предлагал жителям Урука полюбоваться на стены города (см. главу 1):
Обступите Сион, обойдите, сосчитайте башни его; в вашем сердце да будут стены его, и твердыни его в вашей памяти, чтоб поведать поколениям грядущим. Этот Бог – Он навек наш Бог, Он во веки веков наш Вождь! (Пс 48:12–14(47:13–15))В начале времен Яхве установил границы для сущего, определив всему подобающее место: стенам и укреплениям придавался сходный религиозный смысл – они сдерживали угрозу уничтожения и поглощения хаосом. Город не мог пасть: Яхве был «крепостью народа своего» (Пс 28 (27):8), он «сокрушил лук и переломил копье» врага (Пс 46:9 (45:10)). Не стоило бояться, даже если бы рухнул весь космический порядок: Бог – «прибежище и сила… хотя бы поколебалась земля, и горы двинулись в сердце морей» (Пс 46:1–2 (45:2–3)). В их граде Бог устроил заповедную землю, где царит шалом: единение, гармония, защищенность. В иерусалимской литургии древние предания об Исходе рассматривались в контексте представлений о Яхве как о создателе мира. Бог стал царем всей земли, когда победил Левиафана и Рахав, теперь поддерживает существование миропорядка, и то, что он вызволил народ из египетского рабства, проливает свет на его намерения в отношении всего человечества (Пс 99).
Уже в наше время исследователи предпринимали попытки воссоздать порядок иерусалимского богослужения на основании текста псалмов, однако подробные реконструкции выглядят не слишком убедительно. В целом нам почти ничего не известно об иерусалимском культе самого раннего периода. Однако весьма вероятно, что его центральным элементом было поклонение Яхве как владыке горы Сион. Праздник Суккот, по-видимому, был торжеством в честь воцарения Яхве на святой горе при освящении Храма Соломона. Подобно Баалу, который, возвращаясь в свое обиталище на горе Цафон после победы над Мотом, приносил земле плодородие, Яхве обеспечивал плодородие Сиона и окрестных земель, что также входило в содержание этого древнего сельскохозяйственного праздника. Под музыку, рукоплескания и приветственный гул толпы Яхве восходил на свой престол в Двире, что сопровождалось оглушительным ревом труб (Пс 47:5–6 (46:6–7)). Громкая музыка, ритуальные восклицания и клубы фимиама, наполнявшие Храм, могли символизировать явление Бога народу на горе Синай посреди вулканического извержения (Пс 97 (96):2–6; Ис 6:4). Возможно также, что в Иерусалиме устраивалось шествие от источника Гихон к Храму, повторявшее путь Ковчега Завета на гору Сион. В иерусалимской литургии Яхве представал такой могущественной силой, что его восхваляли как царя не одной лишь горы Сион, а всей земли (Пс 47:2,7 (46:3,8); 99 (98):1–4). Этот Бог заслуживал главенства над всеми другими богами:
ибо Ты, Господи, высок над всею землею, превознесен над всеми богами. (Пс 97 (96):9)Задолго до того, как у древних евреев окончательно оформилась доктрина монотеизма, ритуалы и обряды, связанные с горой Сион, приучали народ Иудеи считать Яхве единственным богом, заслуживающем поклонения, – пока скорее на эмоциональном, чем на рациональном уровне.
Однако нельзя сводить обрядность Сиона к шумным торжествам. Из ранних псалмов паломничества видно, что она оказывала огромное воздействие на духовный мир личности. Посещение Храма переживалось как алия – восхождение. Взбираясь по крутым склонам из долины Хинном к Храму на вершине Сиона, паломники готовили себя к встрече с божественным (Пс 84:5–7 (83:6–8)). Это был не простой подъем в гору в физическом смысле, а «восхождение внутрь», туда, где внутренний мир смыкается с внешним. Люди испытывали чувство возвращения домой:
И птичка находит себе жилье, и ласточка гнездо себе, где положить птенцов своих, у алтарей Твоих, Господи сил, Царь мой и Бог мой! (Пс 84:3 (83:4))Образы покоя и обретения постоянного пристанища проходят через все тексты, посвященные Храму, начиная с того места Библии, где Давид впервые высказывает мысль построить в Иерусалиме «дом для обитания» Яхве (2 Цар: 10–12). Благодаря культу Храма, народ Иудеи сумел определить свое место в мире. Миф о сотворении мира говорил, что у всякой вещи во вселенной есть назначенное ей место, – ведь Яхве поставил предел водам, чтобы они не поглотили сушу. Когда сам Яхве обрел дом на Сионе, священная гора стала надежным приютом для иудеев. Они – народ, избранный Богом, – оказались в назначенном им месте. За стенами города обитали враги – разрушители, способные низринуть его в состояние первозданного хаоса, – но внутри границ, определенных Яхве, иудеи могли строить свой мир. В радости, которую вызывал у них вид Храма, возвышающегося над Сионом, проявлялось удовлетворение от пребывания – физически и духовно – в правильном месте. Посещение Храма не было нудной обязанностью. У безвестного псалмопевца «истомилась душа, желая во дворы Господни», где все его существо наполняется ликованием (Пс 84:1–2 (83:2–3)). Паломники ощущали прилив сил, поскольку обретали точку духовной опоры и освобождались от томящей неустойчивости и бессмысленности бытия. Из древних мифов они знали о долгих скитаниях по пустыне, где для человека не было надежды выжить, а Храм, единственная незыблемая точка среди вечного круговращения мира, давал им почувствовать себя действительно живыми, воспринять всю полноту бытия. Один день в Храме стоил тысячи дней вдали от него (Пс 84:10 (83:11)).
Однако это не означало, что в Иерусалиме поклонялись одному лишь Яхве. Историк-девтерономист судит о царях Израиля и Иудеи, опираясь на единственный критерий: цари, которые поддерживали только культ Яхве и уничтожали языческие святилища, «высоты» (бамот) и каменные обелиски (мацевот) соперничающих божеств, – хорошие, те же, которые поощряли поклонение чужеземным божествам, – плохие. В результате, как ни пространно повествование Девтерономиста, оно мало что сообщает нам о событиях, происходивших в те времена в Иерусалиме, поскольку о деяниях царей, не связанных с религиозными культами, рассказывается очень немного. Но даже рассказывая о царях, верных Яхве, Девтерономист не может скрыть того факта, что и при них в городе продолжали процветать культы других богов. Так, прославляя царя Иосафата (870–848 гг. до н. э.), который делал «угодное пред очами Господними», Девтерономист вынужден признать, что «народ еще совершал жертвы и курения на высотах» (3 Цар 22:43). Кроме того, Иосафат не видел ничего дурного в том, чтобы женить своего сына Иорама на Аталии (Гофолии), дочери израильского царя Ахава и его жены Изевель (Иезавели), ревностной последовательницы культа Баала. Аталия принесла этот финикийский культ в Иерусалим и построила в городе храм Баала, где служил сидонский священник Маттан (Матфан).
Не исключено, что брак Иорама и Аталии был устроен для скрепления договора, по которому Иудея становилась вассалом Израильского царства: соответственно, Иосафат и Иорам оба сражались на стороне Израиля в его кампаниях против Дамаска. В IX–VIII вв. до н. э. на древнем Ближнем Востоке снова наступила пора благоденствия и процветания. Удача улыбнулась даже Иудее, так как Иосафату удалось одержать внушительные победы над моавитянами, аммонитянами и жителями Сеира. Но на горизонте уже вырастала новая грозная сила. То была Ассирия – государство на территории современного Ирака, со столицей в Ниневии. Ассирийские цари строили империю небывалой дотоле мощи, стремясь в первую очередь расширять свои владения на запад, в направлении средиземноморского побережья. В попытке остановить продвижение Ассирии, Израиль и Дамаск прекратили междоусобицы и объединились с другими небольшими государствами региона, но в 853 г. до н. э. в битве при городе Каркар на реке Оронт союзное войско потерпело поражение. Израиль и Дамаск попали в вассальную зависимость от Ассирии. Иудейское царство, слишком незначительное, чтобы вызвать интерес у ассирийцев, пока оставалось независимым.
Но это время не было мирным для Иерусалима. В 841 г до н. э., став регентшей после смерти сына, царица Аталия попыталась уничтожить династию Давида, убив, как она думала, всех законных наследников престола. Спустя примерно шесть лет священники Храма Соломона и местная знать устроили переворот. Они короновали Иоаса – малолетнего внука Аталии, чудом спасшегося от учиненной бабкой кровавой расправы за стенами Храма, – и казнили Аталию, после чего разрушили основанный ею храм Баала. Городу угрожали и внешние враги: Иоасу пришлось заплатить большой выкуп из храмовой казны царю Дамаска, чтобы тот отказался от нападения на Иерусалим, а в правление следующего царя, Амасии (796–781 гг. до н. э.) израильское войско разграбило царский дворец, Храм и разрушило часть крепостной стены, а затем вернулось в Самарию. Но это не пошатнуло веру иудейского народа в непоколебимость Сиона. И действительно, при следующем царе – Азарии, или Уззии (Озии, 781–740 гг. до н. э.)[22] – город креп и развивался день ото дня, хотя сам Азария был поражен проказой. Стены, разрушенные в результате вторжения израильтян, восстановили, а взамен старых укреплений в Милло между цитаделью Давида и Храмом построили новую крепость, получившую название Офель. Иерусалим стал ремесленным центром, его население увеличилось: город, по-видимому, шагнул за пределы крепостных стен – в долину Тиропеон и на Западный холм напротив горы Сион. Израиль в этот период тоже процветал, получив фактическую независимость от Ассирии: грозная держава переживала тогда временный упадок и была вынуждена убраться восвояси с земель Ханаана.
Однако оборотной стороной процветания становилось социальное неравенство, и наиболее чуткие личности остро ощущали чудовищный разрыв между бедными и богатыми. И в северном, и в южном царствах зазвучали пламенные речи пророков, гневно обличавших произвол и притеснения. При помазании на царство ближневосточные владыки давали обет защищать нищих и слабых – теперь же этот идеал, казалось, был вовсе утрачен. Представ в дубраве Мамре перед Авраамом в человеческом облике, Яхве указал своим последователям, что священное можно встретить не только в храме или святом месте, но и в другом человеческом существе. Теперь же человечество вступило в период своего развития, который историки называют осевым временем: во всем цивилизованном мире зарождались новые религии, учившие, что мерилом истинной веры должно стать деятельное сострадание. Культ Яхве также начал трансформироваться, приспосабливаясь к изменившимся условиям жизни народа. Иудейские и израильские пророки заговорили о первостепенном значении социальной справедливости и о том, что религиозный символ, подобный Храму, легко может превратиться в фетиш, самоцель и источник самодовольства и мнимой безопасности.
Ни один из пророков осевого времени не был так тесно связан с Иерусалимским Храмом, как Исайя, которому именно здесь, в главной святыне, в 740 г. до н. э., когда умер царь Азария, явилось пророческое видение. Исайя происходил из царской семьи и, по всей вероятности, был также священником, поскольку он стоял в Хехале, наблюдал, как помещение наполняется курениями, слышал громкие ритуальные возгласы и вдруг узрел за великолепием Храма отталкивающие реалии жизни. Он увидел Яхве, сидящего на небесном престоле (символом которого был Ковчег Завета) в окружении серафимов. Храм Иерусалима всегда был местом духовного прозрения, и теперь Исайя с потрясающей ясностью ощутил мощное излучение святости, распространявшееся из Двира на остальной мир. «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф! вся земля полна славы Его!» – возглашали серафимы (Ис 6:3).
Иерусалимский Храм, как мы видим, играл ключевую роль в видении Исайи. Святая гора Сион выступала в нем как центр мира – то место, где божественная реальность вторгается в обыденный мир людей, чтобы принести им спасение. На Сионе Яхве славили как Бога всей вселенной, и Исайя пророчествует о грядущем дне, когда «гора Дома Господня будет поставлена во главу гор… и потекут к ней все народы», побуждая друг друга совершить алию в Иерусалим: «И пойдут многие народы и скажут: придите, и взойдем на гору Господню, в дом Бога Иаковлева» (Ис 2:2–3). Это будет всеобщее возвращение в сад Эдема, где все твари станут жить в мире и согласии: волк с ягненком, барс с козленком, теленок с молодым львом (Ис 11:6–9). Святая гора в Иерусалиме станет местом сотворения нового миропорядка и восстановления той утраченной целостности, которой так жаждет человечество. Образ Нового Иерусалима, увиденный Исайей, сохранился в веках, а его надежда на царя-помазанника – Мессию, с которого начнется этот век всеобщего мира, заложила основу мессианских чаяний, вдохновлявших деятелей всех трех великих монотеистических религий Авраама. В последующие века и иудеи, и христиане, и мусульмане верили, что именно в Иерусалиме Бог сойдет в мир, чтобы в последний раз вмешаться в историю человечества. В конце времен произойдут великий суд и последняя битва, и толпы людей, раскаявшихся в своем неверии, отправятся в Иерусалим, чтобы склониться пред Божьей волей. Эти представления и по сей день влияют на политику по отношению к Иерусалиму.
Однако пророчество Исайи, в котором центральное место занимает Храм, начинается с проповеди, резко обличающей весь культ на горе Сион.
К чему Мне множество жертв ваших? говорит Господь. Я пресыщен всесожжениями овнов и туком откормленного скота, … кто требует от вас, чтобы вы топтали дворы Мои? (Ис 1:11–12)Сложные ритуалы не имеют никакого смысла, если они не идут рука об руку с состраданием, если люди не ищут правды, не спасают угнетенного, не защищают сироту, не вступаются за вдову (Ис 1:17). По мнению некоторых специалистов, это место в книге Исайи, возможно, не принадлежит самому пророку, а представляет собой вставку, сделанную редакторами. Однако и другие пророки разделяли эти взгляды. Так, пророк Амос, живший в Израильском царстве, подобно Исайе, увидел Бога Яхве в храме в Вефиле и понял, что Богу нет дела до показного культа, который превратился в самоцель. В изображении Амоса Бог вопрошает: «Приносили ли вы Мне жертвы и хлебные дары в пустыне в течение сорока лет, дом Израилев?» Яхве не хочет более слушать песнопения и звуки струн, он требует: «Пусть, как вода, течет суд, и правда – как сильный поток!» (Ам 5:25–27). Амос представляет себе, как «Господь возгремит с Сиона и даст глас Свой из Иерусалима», видя злые дела, которые творятся во всех окрестных землях и превращают священные обряды в пустой звук (Ам 1:2). В осевое время религия Яхве претерпела изменения: в качестве ее главных добродетелей стали выступать справедливость и сострадание, без которых почитание святых мест ничего не стоило. Иерусалимский культ также воплощал эту систему ценностей, в нем провозглашалось, что Бог превыше всего печется о нищих и убогих, что Сион должен стать надежным прибежищем обездоленных. Как мы увидим, позднее евреи, считавшие себя истинными сынами Иерусалима, избрали себе имя эвиониты – «бедняки». Однако бедность, по-видимому, понималась в иерусалимской традиции не просто как отсутствие материального достатка. Противоположностью «бедному» был не «богатый», а «гордый». Народу в Иерусалиме следовало уповать не на человеческую силу, чужеземных союзников или военное превосходство, а лишь на Бога Всевышнего – единственную крепость и защиту Сиона: считалось, что на непобедимость воинства и неприступность стен могут полагаться только самоуверенные идолопоклонники (Пс 9:10–13 (11–14); 10 (9:22–39); Ollenburger, pp. 58–69).
В прошлые времена, как, впрочем, и сегодня, всегда находились люди, предпочитавшие направлять религиозное рвение на почитание святынь, а не на реальную помощь ближним, что, несомненно, куда труднее. История долгого пророческого служения Исайи показывает, какие опасности таила в себе идеология, сложившаяся в тот период в Иерусалиме. В правление царя Ахаза (736–716 гг. до н. э.) Ассирия вновь набрала силу, и цари Израиля и Дамаска начали сколачивать новый союз, чтобы помешать ассирийцам, которыми тогда правил царь Тиглатпаласар III, восстановить свой контроль в регионе. Ахаз, однако, отказался примкнуть к союзу, и тогда Дамаск и Израиль двинули свои войска к югу, намереваясь осадить Иерусалим. Исайя призывал царя к стойкости, предсказывая, что сын, которого вот-вот должна родить царица, восстановит государство Давида; его назовут Эману-Эль («С нами Бог»), потому что он возвестит о наступлении века мира, когда люди снова заживут в гармонии со своим Богом. Прежде чем этот ребенок достигнет сознательного возраста, Дамаск и Израиль падут, а потому сейчас у царя нет причин впадать в панику или вступать в союзы с чужеземными правителями (Ис 7:14–16) – пусть он уповает на одного лишь Яхве.
К неудовольствию Исайи, Ахаз не рискнул последовать этому совету, а предпочел подчиниться Тиглатпаласару и стать его вассалом. Сразу же ассирийские войска вторглись в Израиль и Дамаск; значительная часть жителей захваченных земель подверглась насильственному переселению. К 733 г. до н. э. Израиль сжался до маленького города-государства с центром в Самарии и с марионеточным правителем во главе. И хотя ассирийцы не навязывали вассалам собственных верований, царь Ахаз, по-видимому, решил продемонстрировать свою верноподданнические чувства новому владыке и заменил главный алтарь всесожжения во внутреннем дворе Иерусалимского храма жертвенником ассирийского типа. Это дало толчок к новому расцвету в Иудее языческих культов с поклонением солнцу, луне и созвездиям, которое начало распространяться в ту пору и в других областях Ближнего Востока.
Хотя пророк Исайя не особо жаловал слабохарактерного Ахаза, тому все же удалось сохранить целостность Иудеи. Чего, к сожалению, нельзя сказать о его сыне Езекии (Хизкияху), которому Исайя прочил стать «Эману-Элем». Езекия взошел на иудейский престол около 716 г. до н. э. и, как одобрительно сообщает Девтерономист, служил одному лишь Яхве. Он запретил обряды на «высотах», сверг мацевот, уничтожил медного змея, который стоял в Хехале Иерусалимского Храма. По словам Хрониста, активная роль в этом реформаторском движении принадлежала жрецам – именно они выбрасывали из Храма принадлежности прокравшихся туда чужеземных культов. Хронист рассказывает также, что Езекия призвал народы Иудеи и Израиля собраться в Храме Соломона и совершить там пасхальное жертвоприношение – до того каждый совершал его у себя дома (2 Пар 29, 30). Впрочем, это вряд ли соответствует действительности, поскольку Пасху начали праздновать в Храме лишь с конца VI в. до н. э., – скорее всего, Хронист перенес на царствование Езекии, которому искренне симпатизировал, обычай своего времени. В действительности неясно, чего хотел добиться царь своей религиозной реформой, – долговременных последствий она, похоже, не имела. Возможно, Езекия старался отмежеваться от политики соединения культов, проводившейся его отцом, и предпринять первые шаги по освобождению от ассирийской гегемонии. Эпизод с призывом в Иерусалим народа Израиля может указывать на то, что Езекия мечтал возродить Объединенное царство, как предсказывал Исайя. Израиль не представлял более угрозы, и иудеи наверняка несколько злорадствовали по поводу его ниспровержения. Впервые после разделения Иудея оказалась в лучшем положении, и, призывая остатки израильтян в город Давида, не намеревался ли Езекия осуществить мессианские надежды Исайи?
В любом случае, если такие надежды существовали, они должны были вдребезги разбиться в 722 г. до н. э.[23], когда после неудавшегося мятежа против ассирийцев Самария была разгромлена и уничтожена царем Салманассаром V, преемником Тиглатпаласара III. Израильское царство было обращено в ассирийскую провинцию Самарию; более 27 000 израильтян подверглись насильственному переселению в Ассирию, и об их дальнейшей судьбе ничего не известно. На их место ассирийцы пригнали переселенцев из Вавилона, Аввы, Хамата (Емафа), Куты и Сепарваима, которые стали чтить Яхве – бога своей новой страны – наряду с собственными богами. С этого момента слово «Израиль» перестало обозначать географический регион и сохранялось лишь в Иудее в качестве культового термина. Однако не все израильтяне были угнаны в Ассирию, некоторые оставались жить там же, где и раньше, стараясь вместе с новыми поселенцами восстановить опустошенную страну. Часть израильтян, по всей видимости, ушла в Иудею. Беженцы, поселившиеся в Иерусалиме и окрестностях, принесли с собой ряд идей, которые, вероятно, бытовали в то время на севере и которым суждено было оказать значительное идеологическое влияние на Иерусалим.
К концу VIII в. до н. э. – не исключено, что именно благодаря массовому притоку населения из бывшего Израильского царства, – Иерусалим, по-видимому, вырос в три-четыре раза по сравнению с прежним размером. Были выстроены два новых предместья. Одно – Мишне, т. е. «второй (город)» – на Западном холме, как раз против Иерусалимского Храма, другое – Махтеш, что означает «котловина», – в Тиропеонской долине (в русской Библии Мишне называется «второй частью», а Махтеш – «нижней частью» города). Новый царь Ассирии Саргон II проводил довольно мягкую политику в отношении вассальных государств, что позволило Иерусалиму получить особые привилегии и экономические преимущества. Но процветание, похоже, вскружило Езекии голову, и он не извлек урока из горестной судьбы северного царства. Когда в 705 г. до н. э. Саргон был убит во время военного похода, Иерусалим стал активно формировать коалицию недовольных правителей, желавших сбросить ассирийское иго. Езекия заключил союз с царями Тира и Ашкелона, а египетский фараон пообещал им свою поддержку. Еще один мятежный антиассирийский союз возник в Месопотамии, его главой был вавилонский царь Мардук-алла-иддин (Беродах-Баладан), который направил в Иерусалим своих посланников для осмотра складов и укреплений. Езекия тщательно подготовился к войне. Он усовершенствовал систему водоснабжения города с помощью нового туннеля длиной 1700 футов (ок. 518 м), пробитого в скале, по которому вода из источника Гихон поступала в Силоамский водоем; сам водоем и, по всей вероятности, Мишне были обнесены новой крепостной стеной. Несомненно, Езекия был чрезвычайно горд военной мощью Иерусалима, совсем не в духе идеала «бедных».
Вскоре ему пришлось осознать всю меру своего безрассудства: Иерусалим не был способен противостоять военной мощи Ассирии. Ее новый повелитель Синаххериб (Сеннахирим), подавив мятежи в Вавилоне и других частях Месопотамии, двинулся на запад, к Иерусалиму. Египет, вопреки обещаниям, не послал войск, Заиорданье и Финикия в мгновение пали, и войска Синаххериба подступили к самым стенам Иерусалима. Езекия попытался предотвратить катастрофу щедрыми приношениями и данью, однако не преуспел. Ученик Исайи, пророк Михей предсказывал: «Сион распахан будет как поле, и Иерусалим сделается грудою развалин» (Мих 3:12), но Исайя продолжал убеждать царя, что не все еще потеряно – Яхве, крепость Сиона, защитит свой город. Действительно, дипломатия и военные приготовления оказались тщетными, зато Господь своим присутствием на Сионе заставит неприятеля отступить (4 Цар 19:34). Поразительным образом это пророчество сбылось. Нам не известно, что именно произошло. По словам Хрониста, Яхве послал своего «ангела» уничтожить войско ассирийцев, и Синаххериб был вынужден уйти (2 Пар 32:31). Наиболее правдоподобное предположение заключалось в том, что в войске Синаххериба началась эпидемия, но жители Иерусалима даже слышать не хотели о таком прозаическом объяснении. Они, разумеется, считали свое избавление от врага великим чудом. Яхве явил себя поистине могучим воителем, принесшим спасение своему народу, как и провозглашалось в его культе.
Это необычайное событие самым фатальным образом повлияло на политику последующих иерусалимских правителей. В прошлом иудейские цари, такие как Ровоам или Аса, спасали свою столицу благодаря природному дипломатическому дару, и им не приходило в голову, что истовое почитание Яхве на Сионе позволяет забыть об осмотрительности. Напротив, они считали своим долгом делать все возможное для борьбы с врагами, тем самым внося посильный вклад в титаническую битву Господа с первозданным хаосом. Последующим же поколениям Иерусалим представлялся непоколебимой твердыней, которая всегда будет спасена божественным вмешательством, – иными словами, усвоили форму религиозности, низводящую духовность до веры в волшебство. После внезапного отступления войска Синаххериба царя Езекию провозгласили героем, но из-за его опрометчивой политики страна оказалась на краю гибели. Согласно ассирийским анналам, войска Синаххериба захватили и разграбили в Иудее 46 укрепленных городов и бесчисленное множество селений, угнали значительную часть ее жителей. Езекия потерял почти всю принадлежавшую ему территорию, Иерусалим вновь стал небольшим городом-государством. Нелегко пришлось с таким наследством юному сыну Езекии – Манассии (Менашше). Манассия взошел на престол в 698 г. до н. э. и правил Иерусалимом 55 лет. Библейские авторы называют его самым худшим правителем из всех, что когда-либо царствовали в Иерусалиме. В попытке дистанцироваться от отца Манассия стал проводить прямо противоположную религиозную политику. Он добивался сближения с языческими обычаями остального региона, считая самобытность Иудеи политически опасной. При Манассии в сельской местности возобновилось поклонение божествам на «высотах», были установлены алтари Баала. В долине Хинном происходили человеческие жертвоприношения – с тех самых пор ее название (русское «Геенна огненная». – Прим. пер.) ассоциируется со смертельным ужасом и адовыми муками. В Иерусалимском Храме – возможно, в самом Двире – стояла статуя богини плодородия Ашеры (Астарты), а в храмовом дворе – «домы блудилищные» для храмовых проституток. Основным культом на Сионе стал культ Ашеры; имелись также алтари других астральных божеств (4 Цар 21:1–18; 2 Пар 33:1–10). Ревнителей Яхве все это, естественно, возмущало, хотя какой-то части народа насаждение идолопоклонства, по-видимому, не казалось неприемлемым. Из книги пророка Осии нам известно, что посвященные Баалу обряды плодородия были широко распространены в северном царстве вплоть до 722 г. до н. э. Но в Иерусалиме Яхве на протяжении 270 лет почитался как Бог Всевышний, и пророки, видя в его умалении мерзкое отступничество и черную неблагодарность за чудесное спасение в 701 г., сулили Иерусалиму страшные кары. Манассия же, возможно, считал, что самое главное – умилостивить Ассирию, а для этого стоит отказаться от «яхвистского шовинизма» Езекии. За годы его долгого правления Иудея сумела оправиться от разорительного вторжения Синаххериба и даже вернула часть утраченных территорий.
Самыми беспощадными критиками царя Манассии, вероятно, были реформаторы-девтерономисты, которые как раз в годы его правления развивали новую форму яхвизма и с крайним неодобрением относились к тому, что творилось на Сионе. Вполне возможно, что они пришли в Иерусалим из Израильского царства после катастрофы 722 г. до н. э. В таком случае ассирийцы, круша у них на глазах древние храмы Израиля, заставили их разувериться в способности рукотворных святилищ поддерживать связь между землей и небесами и служить защитой народа. В осевое время священное в восприятии людей все более отдалялось от земной жизни: глубокая пропасть разверзлась между небесами и землей. Девтерономистам казалось немыслимым, чтобы Бог снизошел до здания, построенного руками человека. Описывая освящение Соломоном Иерусалимского Храма, Девтерономист вкладывает в уста царя слова сомнения, подрывающие самую основу сионского культа: «Поистине, Богу ли жить на земле? Небо и небо небес не вмещают Тебя, тем менее сей храм, который я построил» (3 Цар 8:27). Бог обитал на небесах, а в нашем мире присутствовало лишь его «имя» – тень его самого. По мнению девтерономистов, в сионских обрядах были слишком сильны элементы древней ханаанской мифологии. Им нужна была религия, базирующаяся на истории, а не на символических легендах, лишенных фактической основы. Во многих отношениях их воззрения довольно близки тем, что бытуют в современном западном мире. Например, девтерономисты не считали, что воцарение Яхве на Сионе дает народу Израилеву право владеть землей Ханаана, а написали историю покорения этой земли Иисусом Навином, показывающую, что израильтяне завоевали ее – с божьей помощью и силой оружия. Суккот был для них только праздником урожая, никак не связанным с воцарением Яхве на Сионе (Втор 16:13–15).
Девтерономисты в первую очередь хотели, чтобы израильтяне чтили одного лишь Яхве и отвернулись от всех прочих богов. Пророки северного царства, такие как Илия и Осия, уже давно это проповедовали, но в Иерусалиме еще со времен царя Соломона существовала традиция синкретизма, и религиозная политика Манассии стала для девтерономистов последней каплей, переполнившей чашу. Девтерономисты верили, что во времена Исхода из Египта израильтяне дали обет почитать только Яхве, и в главе 24 книги Иисуса Навина описали, как народ торжественно подтверждает свой завет с Господом. Под руководством Иисуса Навина представители всех двенадцати колен заявляют, что отвергли всех чуждых им местных богов и отдали свои сердца Яхве. Девтерономисты еще не были монотеистами: они вполне верили в существование других богов, но считали, что народ Израиля должен почитать только Яхве[24].
Как мы уже видели, под влиянием литургической практики Иерусалимского Храма какая-то часть жителей Иудеи пришла к аналогичным воззрениям. В ритуалах Сиона Яхве провозглашался единственным царем, главенствующим над всеми богами. Но в глазах девтерономистов сионский культ был испорченным и ложным. Они не хотели вообще отменить храмы – центр любого культа древности и обязательную составляющую жизни того времени, – а предлагали, чтобы весь народ Израилев чтил лишь одну святыню, которая бы находилась под пристальным наблюдением для защиты от проникновения чужеродных элементов. Первоначально роль культового центра, возможно, предназначалась Шхему или Вефилю, но после 722 г. до н. э. Иерусалимский Храм остался единственным значимым святилищем Яхве, которое могло бы выступать в этом качестве, и реформаторам волей-неволей пришлось согласиться на такой вариант. И даже решившись, они в описании раздумий Моисея о главной святыне Богу в Земле Обетованной избегают прямо упоминать Сион и Иерусалим: Моисей неопределенно говорит о месте, «какое изберет Господь, Бог ваш из всех колен ваших, чтобы пребывать имени Его там» (Втор 12:5; Rowley, 1967, pp. 106–7; Nielsen, pp. 45, 85).
В правление Манассии идеал девтерономистов не мог воплотиться в жизнь, но неожиданно такая возможность открылась при внуке царя, Иосии (640–609 гг. до н. э.). Время было самое подходящее. На всем Ближнем Востоке люди смутно ощущали, что старые порядки безвозвратно уходят. Жизнь в новых гигантских империях – Ассирии и ее противнике, набирающем мощь Вавилоне, – раздвигала для людей границы мира, технические достижения помогали им лучше контролировать среду обитания. Люди уже не могли смотреть на мир теми же глазами, что их предки, и их религиозные идеи тоже неизбежно должны были измениться. В других частях цивилизованного мира также возникла настоятельная потребность в реформировании древнего язычества. В осевое время архаичные представления уступили место даосизму, конфуцианству, буддизму, индуизму и, наконец, греческому рационализму. Аналогичная тенденция к изменению религиозного сознания наблюдалась и в Иудейском царстве. Но уход старины пробудил на всем Ближнем Востоке от Египта до Месопотамии тоску по идеализированному прошлому. Очень похожим образом девтерономисты представляли себе «золотой век» Израиля – период Исхода и судей; это прошлое было в значительной мере вымыслом, но казалось куда привлекательнее пугающего своей непонятностью настоящего.
Стремясь вернуть прошлое, царь Иосия принял решение восстановить Храм Соломона, который после трех столетий, видимо, серьезно нуждался в ремонте. Во время работ первосвященник Хелкия обнаружил свиток – возможно, он представлял собой часть того библейского текста, который мы знаем как Второзаконие. Когда свиток прочитали перед царем Иосией, тот был глубоко поражен: как следовало из текста, Господь оказывал покровительство евреям вовсе не безусловно, не потому, что раз и навсегда избрал Дом Давидов, – все целиком зависело от соблюдения Закона Моисеева (4 Цар 22; 2 Пар 34), и нельзя было полагаться просто на присутствие Яхве в Храме на горе Сион как на достаточную защиту. Бурная реакция Иосии на содержание свитка показывает, что в те времена Закон не занимал центрального места в религиозной жизни Иудеи. Раньше общественный строй страны опирался на культ Яхве и власть царя, которого почитали как помазанника божия, теперь же ее законом должна была стать Тора, Закон Моисея.
Соответственно, Иосия приступил к реформе, которая, подобно всем реформам такого рода, была попыткой возродить древние добродетели. Прежде всего он созвал всех старейшин Иудеи в Иерусалимский Храм для возобновления Завета с Богом, и те поклялись отринуть чуждых богов и служить одному Яхве. Далее следовало очистить культ от языческих элементов, которые, судя по рассказу Девтерономиста, попадались в Иерусалиме на каждом шагу. Все предметы, относившиеся к поклонению Баалу, Ашере и астральным божествам, были вынесены из города стены в долину Кедрона и там сожжены. В храмовом дворе уничтожили мацевот и жилища проституток – служительниц культа Ашеры:
И осквернил он Тофет, что на долине сыновей Еннома, чтобы никто не проводил сына своего и дочери своей чрез огонь Молоху; и отменил коней, которых ставили цари Иудейские солнцу пред входом в дом Господень … И жертвенники на кровле… которые сделали цари Иудейские, и жертвенники, которые сделал Манассия на обоих дворах дома Господня, разрушил царь, и низверг оттуда… И высоты, которые пред Иерусалимом, направо от Масличной горы, которые устроил Соломон, царь Израилев, Астарте, мерзости Сидонской, и Хамосу, мерзости Моавитской, и Милхому, мерзости Аммонитской, осквернил царь; и изломал статуи, и срубил дубравы, и наполнил место их костями человеческими.
(4 Цар 23:10–14)
В этом подробном перечне актов разрушения есть настораживающая беспощадность. Именно с нее началось то яростное отвращение к «идолопоклонству», которым полны и речи пророков, и книги мудрости, и псалмы. Возможно, древние израильтяне слишком остро ощущали притягательность религиозных символов прошлого, чтобы попросту спокойно отойти от них в сторону, как Будда при реформе древнего язычества Индии. Все-таки «идолопоклонство» – тоже часть религиозных исканий, потому что священное никогда не проявляет себя непосредственно, а всегда воплощается в чем-то ином: в мифах, предметах, зданиях, людях, созданных людьми идеях и учениях. Все символы божественного обречены на несовершенство, так как призваны выразить то, что в принципе не может быть выражено средствами, доступными человеку, что выходит за пределы нашего понимания. Однако, как свидетельствует история религии, с изменением уклада жизни старые святыни теряют силу. Божественное больше не являет себя через них, и они могут даже мешать получению религиозного опыта. Кроме того, люди способны принять символ – будь то камень, дерево или доктрина – за саму священную реальность.
Именно такие изменения происходили в религиозных воззрениях жителей Иудеи при царе Иосии. В течение трех столетий народ Иерусалима получал духовную поддержку от самых разных религиозных символов Ханаана, а теперь все они стали казаться настолько порочными, что превратились в воплощение зла. Так, Иосия и Хелкия уже не могли постичь через мацевот потустороннюю реальность, которую те символизировали, а видели в стоячих камнях лишь непотребство. Возникала напряженность, которая и позже будет проявляться в монотеистических традициях. С особой свирепостью уничтожались отжившие символы на севере, где прежде находилось Израильское царство. Ассирия в это время клонилась к упадку и более не контролировала свою провинцию Самерину. Возможно, действия Иосии были частью попытки возродить объединенное царство Давида, но так или иначе в Самерине его религиозное реформаторство приняло совсем уж дикие и жестокие формы. Иосия разрушил древний жертвенник в Вефиле, который «вероотступник» Иеровоам когда-то сделал царским святилищем Израиля. Мстительный Иосия разбил камни святыни и стер их в прах, а после осквернил баму, для чего выкопал на кладбище неподалеку человеческие кости и сжег их на алтаре. То же самое он проделывал во всех древних святилищах Израиля, а кроме того, убивал там священников и сжигал их кости на их собственных жертвенниках. Насколько же жестокость и фанатизм Иосии далеки от поведения Авраама, чтившего чужие религиозные традиции! Здесь нет и намека на абсолютное уважение к священным правам других, отличающее, как учили пророки, истинных праведников. За этот же дух историки-девтерономисты хвалили Иисуса Навина, безжалостно – так они, во всяком случае, утверждали – истреблявшего во имя Господне предшественников Израиля на земле Ханаана. Увы, со времени Иосии религиозная нетерпимость стала частью духовного климата Иерусалима.
Дело в том, что реформа Иосии была также кампанией по возвышению Сиона. Царь старался воплотить в жизнь идеал девтерономистов, сделав Иерусалим единственным местом поклонения Яхве во всем Израиле и Иудее. В интересах централизации все прочие святые места подлежали уничтожению и осквернению. Дикое озлобление Иосии в Вефиле отчасти объясняется тем, что он крушил царское святилище, дерзнувшее соперничать с Иерусалимом. На севере священников убивали, а в самой Иудее просто переводили с их «высот» в Иерусалим на низшие ступени жреческой иерархии. Возвышение Иерусалима обернулось разрушениями, убийствами, осквернением святых мест и лишениями. Пророки считали непременными спутниками истинной веры милосердие и сострадание, а в реформе Иосии в качестве главной ценности выступали величие и чистота священного города.
Нововведениям Иосии не суждена была долгая жизнь, чего, увы, нельзя сказать о духе фанатизма и нетерпимости, который породила реформа. В 609 г. до н. э. Иосия решил добиться полной политической независимости и вступил в войну с фараоном Нехо II, намеревавшимся установить свой контроль в регионе. Армии Египта и Иудеи сошлись в сражении у города Мегиддо, и в первой же схватке царь Иосия был убит. Нехо II тут же схватил Иудею за горло, заменив на троне сына Иосии Иоахаза, которого поддерживала иудейская знать, его братом Иоакимом. Однако египтяне не удержали Иерусалим. В 605 г. до н. э. вавилонский царь Навуходоносор разбил Ассирию и Египет, после чего Вавилон сделался самой могущественной силой на Ближнем Востоке. Иудея, как и другие государства региона, попала в вассальную зависимость от Вавилона, и поначалу казалось, что она сможет процветать под владычеством новой империи. Иоаким достаточно в это верил, чтобы построить себе великолепный дворец в предместье Мишне. Однако вскоре в Иерусалим вернулись пагубные шовинистические настроения. Царь перешел на сторону Египта, рассчитывавшего взять реванш в регионе, и тем бросил вызов могуществу Вавилона. Пророки в духе старых времен уверяли народ, что присутствие Яхве на Сионе защитит Иерусалим от Навуходоносора, как когда-то от Синаххериба. Против этой самоубийственной политики горячо ратовала оппозиция во главе с Иеремией, сыном сподвижника Иосии священника Хелкии. Иеремия говорил, что Яхве уничтожит Иерусалим, как когда-то уничтожил Шило, и за такое богохульство ему грозила смертная казнь. Но он был оправдан и вновь стал ходить по улицам Иерусалима, предупреждая народ о неотвратимой катастрофе. Пророку было ясно, что люди превращают Сион в фетиш, без конца повторяя, как магическое заклинание «обманчивые слова: 'здесь храм Господень, храм Господень, храм Господень'» (Иер 7:3–7). Господь же защитит их, только если они отступятся от чуждых богов, обратятся к состраданию и справедливости, станут судить по правде, не будут притеснять иноземцев, вдов и сирот.
Вавилон направил в Иудею карательную экспедицию, чтобы сурово наказать взбунтовавшегося вассала, но к тому времени как войско Навуходоносора прибыло под стены Иерусалима, царь Иоаким уже умер, и на престол взошел его сын Иехония. Почти сразу после воцарения Иехонии город был осажден, а три месяца спустя, в 597 г. до н. э., капитулировал. Поскольку Иерусалим сдался, он избежал массовых казней и тотального разрушения. Навуходоносор удовлетворился тем, что разграбил Храм и угнал в Вавилон лучших жителей. По словам Девтерономиста, остались лишь самые бедные. В Вавилон был уведен сам царь, его приближенные и еще десять тысяч человек – представители знати, военные, а также все кузнецы и оружейные мастера[25]. Таким путем древние империи предотвращали возможность мятежей и производства оружия. И все же, как ни невероятно, те, кому позволили остаться, не усвоили урока, преподанного вавилонянами. Навуходоносор посадил на трон своего ставленника Седекию, еще одного сына Иосии (и, соответственно, дядю Иехонии), и тот примерно на восьмой год своего правления тоже восстал против Вавилона. На этот раз Навуходоносор был беспощаден. Вавилоняне осаждали Иерусалим полтора года, затем им удалось пробить брешь в одной из крепостных стен. Это случилось в августе 586 г. до н. э. Царь с остатками своей армии попытался скрыться, но был настигнут в окрестностях Иерихона. Навуходоносор сначала казнил на глазах у Седекии его сыновей, затем ослепил его и в кандалах отправил в Вавилон. А потом командующий вавилонским войском приступил к методичному уничтожению Иерусалима: воины разрушили и сожгли Храм Соломона, царский дворец и все дома в городе. Все ценные предметы из Храма были вывезены в Вавилон, хотя, как это ни странно, о Ковчеге Завета нигде не упоминается. Он бесследно исчез, и впоследствии строилось много различных предположений о его судьбе (2 Макк 2:4–5; ТВ Йома 52Б; Хорайот 12А; ТИ Шкалим 6:1[26]). В древности уничтожение царского святилища всегда означало гибель государства: оно не могло выжить, лишившись центра, связывающего его с небесами. Мардук, бог Вавилона, победил Яхве, и Иудейское царство перестало существовать. Еще 823 жителя Иудеи в три приема были угнаны в Вавилонию, в разоренной стране оставались лишь скотоводы, пахари и поденные работники.
Пророк Иеремия не попал в число угнанных – возможно из-за своих провавилонских взглядов. Когда иудейское царство поразила катастрофа, пророк, предсказавший ее, превратился в утешителя своего народа. Он отправил изгнанникам послание, в котором писал о возможности служить Яхве и на чужбине: «стройте домы и живите [в них], и разводите сады и ешьте плоды их… и заботьтесь о благосостоянии города… и молитесь за него Господу; ибо при благосостоянии его и вам будет мир». (Иер 29:5–10). Не надо скорбеть о Ковчеге Завета, его дни миновали, увещевал Иеремия: «Не будут говорить более: 'ковчег завета Господня'; он и на ум не придет, и не вспомнят о нем, и не будут приходить к нему, и его уже не будет» (Иер 3:16). Но когда-нибудь изгнанники вернутся, чтобы откупить назад землю «в окрестностях Иерусалима, и в городах Иуды и в городах нагорных, и в городах низменных и в городах южных» (Иер 32:44).
Разрушение Храма должно было означать конец Яхве. Бог не уберег свой город от гибели, не стал крепостью Сиона. Иерусалим действительно обратился в пустыню. Силы хаоса восторжествовали, надежды на Сион рухнули. Но Иерусалиму, лежавшему в руинах, предстояло оказаться религиозным символом, способным дать надежду на светлое будущее.
