Иерусалим: Один город, три религии (Карен Армстронг) : Глава 8. Элия Капитолина

Теперь Храмовую гору венчала груда обломков. Кроме западной стены Двира в катастрофе уцелели лишь массивные подпорные стены платформы Храма. Покончив с уничтожением святыни, легионеры Тита взялись крушить изящные особняки Верхнего города, а заодно снесли и дворец Ирода. Археологические раскопки показали, что римляне выполнили эту работу с исключительной тщательностью и безжалостностью. Все дома в городе были разрушены и похоронены под сплошными завалами, которые так и остались в дальнейшем нерасчищенными. Обрушившиеся камни полностью перекрыли Тиропеонскую долину, и она заполнилась грязевыми массами, которые в нее сносили зимой дождевые потоки. Римляне сровняли с землей стены Иерусалима, оставив лишь небольшой участок к западу от Верхнего города: он прикрывал лагерь Десятого легиона, устроенный на месте дворца Ирода. Тому, кто в то время попадал в Иерусалим, трудно было представить себе, что раньше это был многолюдный город. Римские императоры прилагали массу усилий, чтобы предостеречь иудеев от новой попытки восстания. После 70 г. Рим долгое время чеканил монеты с изображением еврейской женщины со связанными руками, одиноко сидящей под пальмой, и надписью JUDAEA DEVICTA (Иудея побежденная) или JUDAEA CAPTA (Иудея завоеванная). Во все время правления императоров Веспасиана (70–79), Тита (79–81), Домициана (81–96) и Траяна (98–117) солдатам Десятого легиона было приказано выслеживать и уничтожать любого иудея, утверждающего, что он – потомок царя Давида. И все же римляне старались вести себя благородно. Палестина стала полностью зависимой провинцией империи, но Агриппе II, который в свое время старался сберечь мир, позволили сохранить титул царя и остаться пожизненным правителем Галилеи – после его смерти эта область возвращалась под руку императора. Все иудейские земли были конфискованы и теоретически превратились в собственность империи, но по большей части ими фактически продолжали владеть те же люди, поскольку они изначально были противниками восстания.

Несмотря на эту весьма взвешенную по тем временам политику, победа римлян оставалась для иудейского народа источником скорби и унижения. Слишком многое напоминало им об их несчастье. Традиционная храмовая подать в полшекеля, которую обязан был платить каждый взрослый еврей мужского пола, теперь направлялась на нужды храма Юпитера на Капитолийском холме в Риме. В 81 г. в честь победы императора Тита над Иудеей в Риме воздвигли величественную триумфальную арку с изображением того, как легионеры выносят из Храма священную утварь. Век спустя эти предметы все еще с гордостью выставлялись в имперской столице. Побывавший в Риме рабби Элеазар говорил, что своими глазами видел храмовую завесу, все еще запятнанную кровью священных жертв, и головной убор первосвященника с надписью «Во славу Яхве» (Mazar, p. 113). Воины Десятого легиона теперь могли беспрепятственно развешивать в Иерусалиме имперских орлов и совершать жертвоприношения своим богам на развалинах улиц. Возможно, они также построили святилище Сераписа-Асклепия, бога врачевания, неподалеку от купели Вифезда (Duprez).

Иерусалим, некогда центр еврейского мира, стал практически рядовой военной базой римской армии. От длительного пребывания в нем Десятого легиона почти не осталось материальных следов, поскольку легионеры, по-видимому, жили в деревянных бараках и палатках вокруг трех огромных башен дворца Ирода – Гиппикуса, Фасаила и Мариамны, – которые пощадил Тит. В обезлюдевший город доставили новых жителей – римских солдат, греческих и сирийских поселенцев. Но оставалось и небольшое число иудеев. В городе уцелели несколько домов. Они стояли южнее лагеря римского легиона, на холме, который Иосиф Флавий ошибочно называет горой Сион. К I в. н. э., когда писал Флавий, люди уже забыли, что подлинный Город Давида находился на холме Офель, и были уверены, что Давид жил в лучшей части Иерусалима, Верхнем городе – там, где находились особняки и дворцы царей и знати в более поздний период. Этот западный холм и по сей день называют горой Сион. Чтобы различить два Сиона, если это необходимо, мы будем именовать их «древним» и «новым».

Итак, едва на земле Палестины наступило некоторое затишье, на новом Сионе обосновалась небольшая группа иудеев. Лишенные возможности поклоняться Богу на Храмовой горе, которая теперь была полностью осквернена, они построили семь синагог в уцелевшей части города. Об этом сообщают христианские историки Евсевий Кесарийский (Евсевий Памфил, 264–340) и Епифаний Кипрский (ок. 315–403), которые, в свою очередь, почерпнули сведения из местных преданий. Согласно их рассказу, после уничтожения Иерусалима иудеохристиане, руководимые Симеоном, вернулись из Пеллы в разоренный город и поселились рядом с иудеями. Члены общины собирались в одном из уцелевших домов – позднее стали считать, что именно там помещалась горница, где апостолы узрели воскресшего Иисуса и где на них сошел Святой Дух. Как повествует Епифаний, иудеохристиане, вернувшиеся из Пеллы, расселились вокруг этого дома «в части города, называемой Сион, каковая часть избегла разрушения, равно как и некоторые жилища вокруг Сиона и семь синагог… как монашеские кельи» (цит. по: Peters, 1985, p. 125). Из описания Евсевия видно, что иерусалимская церковь по составу оставалась полностью еврейской и руководили ею еврейские «епископы» (Евсевий, Церковная история 4:5). Во многом они разделяли взгляды своих соседей-иудеев. В отличие от обращенных Павлом язычников, они не верили в божественность Иисуса – в конце концов, кто-то из них знал его еще ребенком и никак не мог видеть в нем бога. Для иудеохристиан это был просто человек, который оказался достоин стать Мессией. Возможно, они чтили связанные с именем Иисуса места в Иерусалиме, в особенности гору Голгофу и расположенную поблизости пещеру, где он восстал из мертвых. Вообще многие евреи любили посещать места захоронения уважаемых законоучителей, а потому почитание гробницы Иисуса было вполне естественным. Некоторые из иудеохристиан увлеклись мистическими рассуждениями относительно Голгофы, «места черепа». Согласно одному из иудейских преданий, местом захоронения Адама была гора Мориа, то ее место, где потом Соломон построил Храм; во II в. иудеохристиане стали утверждать, что на самом деле эта гора – Голгофа, место адамова черепа[41]. Они начинали создавать собственную мифологию, касающуюся Иерусалима, и в представлении о могиле Адама отразилась их вера в то, что Иисус – новый Адам, даровавший человечеству второе рождение. В эти трагические времена к иерусалимской церкви примкнуло множество иудеев – возможно, образ распятого и воскресшего Мессии помогал им надеяться на возрождение древнего культа.

Другие обращались к аскетизму. В раввинистической литературе встречаются упоминания об иудеях, которые хотели запретить употребление мяса и вина, поскольку больше не было возможности приносить их в дар Богу в Храме. Жизнь не могла продолжаться как прежде – иудеи нуждались в новых ритуалах скорби и воздержания, в которых выразилось бы их новое состояние. Утрата Храма была слишком страшным потрясением. Через тридцать лет после его разрушения автор Второй книги Варуха высказывает мысль, что вся природа должна окунуться в скорбь: теперь, когда Храма больше нет, земле незачем приносить урожай, а виноградной лозе – наливать соком гроздья; небесам следует удержать росу и дожди, а солнцу – свет лучей:

Храм был средоточием смысла бытия, сердцем веры. Без него жизнь ничего не стоила, и похоже, в эти мрачные времена многие иудеи утратили веру. Распространенное мнение, будто народ полностью «перерос» идею Храма, не соответствует действительности. Открывая новые способы переживания божественного, евреи все равно считали центром своей религии святыню в Иерусалиме. Чтобы пережить невосполнимую утрату, им требовалась вся сила духовного созидания, имевшаяся в их распоряжении.

Еще во время осады Иерусалима римлянами рабби Иоханан бен Заккай, фарисейский законоучитель, пользовавшийся огромным авторитетом и уважением, сумел выбраться из обреченной столицы. Ученики распустили слух о его смерти и вынесли за пределы Иерусалима в гробу. Подобно другим фарисеям, бен Заккай всегда неприязненно относился к революционному экстремизму зелотов и осуждал массовое самоубийство повстанцев в 73 г. в крепости Масада, которое они совершили, чтобы не склониться перед властью Рима. Благодаря своим умеренным взглядам бен Заккаю и его единомышленникам удалось сохранить доверие Рима после уничтожения Храма. По преданию, законоучитель обратился к самому императору Веспасиану и испросил разрешение основать школу, где бы иудеи могли изучать Закон и молиться: это, уверял он, будет духовный центр, а не рассадник революционной смуты. Просьба была удовлетворена, и в городе Явне на берегу Средиземного моря открылась иешива – высшее религиозное учебное заведение, где бен Заккай вместе с другими законоучителями-раввинами, многие из которых в свое время служили священниками в Храме, приступил к созданию нового иудаизма. Лишившись в 586 г. до н. э. Первого Храма, иудеи нашли утешение в изучении Торы. Теперь в иешиве Явне и других подобных духовных учебных заведениях, появившихся в Палестине и Вавилонии, раввины, вошедшие в историю как таннаи, начали работу по кодификации складывавшегося веками Устного закона. Итогом их трудов был кодекс, получивший название Мишна. Мишна стала для евреев новым Иерусалимом, позволяющим им ощутить божественное Присутствие, где бы они ни находились. Раввины учили, что всякий раз, когда иудеи соберутся для совместного изучения Торы, среди них воссядет Шехина – Присутствие Бога (Ялкут Шимони, Шир га-ширим 1:2). Многие законы касались храмового ритуала, поэтому по сей день евреи, изучая их, мысленно воссоздают образ утраченного Храма и в этом образе снова обретают ощущение божественного, когда-то заключенного в Двире. Когда таннаи завершили свой труд, законоучители следующего поколения – амораи – комментировали толкования таннаев. Так появился Талмуд, который сохранил эти раввинистические дискуссии о Торе и донес их до наших дней, преодолевая барьеры времени и пространства. Напластования комментариев и толкований стали как бы стенами символического Храма, окружающими Божественное Присутствие, и можно приблизиться к Богу, изучая священные тексты.

Выстраивая здание нового иудаизма, раввины подчеркивали также, что теперь милосердию и состраданию предстоит заменить прежние жертвоприношения животных.

Однажды, когда рабби Иоханан бен Заккай покидал Иерусалим, за ним следовал рабби Иегошуа, и они увидели Храм в руинах.

«Горе нам! – воскликнул рабби Иегошуа – разрушено место, где искупались грехи Израиля!»

«Сын мой, – отвечал рабби Иоханан, – не печалься. У нас есть другой способ искупления, равный Храму. И что это? Это деяния милосердия и любви, ибо сказано: 'Милости хочу, а не жертвы'»[42].

(Авот де рабби Натан 6)

Деятельное сострадание исстари считалось непременным спутником сионского культа, теперь же милосердным деяниям предстояло сделаться единственным способом искупления грехов Израиля. Эта идея была абсолютно новой для своего времени – в Древнем мире религиозный культ казался немыслимым без той или иной формы жертвоприношения. Но поскольку Храма более не существовало, раввины учили своих соплеменников видеть Божественное в ближнем. Некоторые из них высказывали мнение, что мицва «Люби ближнего твоего как самого себя» (Лев 19:18) есть «величайший закон Торы» (Сифра 19:8). Всякое преступление против другого человека объявлялось равносильным отрицанию самого Бога, который создал людей по своему образу и подобию. Убийство, таким образом, было не просто нарушением закона, а святотатством (Мехильта 21:73). Бог на заре времен создал одного-единственного человека, чтобы показать нам, что всякий, кто отнимет одну человеческую жизнь, заслуживает такого же наказания, как за уничтожение целого мира. И наоборот, кто спас одну душу, тот спас целый мир (Санхедрин 4:5). Унижать кого бы то ни было, даже язычника или раба, значит уничтожать образ Божий (Бава Мециа 58Б). Евреи должны понять, что всякий их контакт с другим человеком есть встреча со священным. Теперь, когда исчезла возможность соприкоснуться с Богом в священном пространстве Храма, следует находить божественное в ближних. Фарисеи всегда говорили о важности милосердия, но, как мы уже упоминали в предыдущей главе, утрата Храма помогла им совершить переход к более «человеческой» концепции священного.

Законоучители не теряли надежды, что в один прекрасный день Храм будет восстановлен, – ведь после предыдущего разрушения это, вопреки всему, произошло, – но считали, что будет мудрее и надежнее предоставить восстановление Богу. Однако следовало позаботиться о том, чтобы евреи не забыли Иерусалим. Раввины ввели законы, препятствующие эмиграции из Палестины, а также требование трижды в день читать молитву «Восемнадцать благословений» как замену утренних и вечерних жертвоприношений. Еврею следовало произносить эти благословения, где бы он ни находился. Едущему верхом полагалось спешиться и повернуться лицом в сторону Иерусалима, или, по крайней мере, обратить свое сердце к разрушенному Двиру (М Брахот 4:5). Из текста благословений видно, что Иерусалим, невзирая ни на что, все еще рассматривался как обиталище Бога:

И в Иерусалим, город Твой, по милосердию Своему возвратись, и обитай в нем, как обещал Ты; и навечно восстанови его в скором времени, в наши дни; и престол Давида поскорее в нем утверди. Благословен Ты, Господь, строящий Иерусалим!

(14-е благословение)

В представлении части раввинов Шехина (персонификация божественного Присутствия) продолжала пребывать подле западной стены Двира, уцелевшей по воле Провидения (Ялкут Шимони, Млахим А 8). Другие считали, что она все же ушла из Иерусалима, но покидала его неохотно, медленно отступая: три года она «находилась на Масличной горе и трижды в день взывала» (Псикта де рабби Кахана 103а). Евреи помнили, что в видении Иезекииля слава Бога Израилева возвращалась в Иерусалим со стороны Масличной горы, и у них возник обычай собираться там в знак того, что они верят в будущее возвращение Бога в Священный город.

Некоторые иудеи в поисках утешения обращались к мистицизму. Раввины зачастую с сомнением относились к этой форме духовности, но сами мистики считали свои полеты к небесному Престолу Господню вполне совместимыми с раввинистическим иудаизмом. Нередко они для авторитетности приписывали собственные видения каким-нибудь известным раввинам из иешивы. После падения Храма мистика небесных чертогов пробрела принципиально новое значение. Земное отражение престола Господня, увы, было уничтожено, но небесный престол оставался нерушимым, таким образом, сохранялась возможность достичь его в воображаемой духовной алие – восхождении в небесные миры. Так, автор Второй Книги Варуха, созданной примерно через 30 лет после разрушения Второго Храма, утверждал, что небесный Иерусалим вечен. Это место, – говорил в видении Бог Варуху, – «будет открыто у меня, уготованное здесь от времени, когда Мне на мысль пришло создать Рай». Именно его Господь «начертал на дланях» своих (Ис 49:16), и однажды эта божественная реальность снова вернется в мир (2 Вар 4). Он опять обретет реальные очертания в земном городе на древнем месте святости, и Господь воссядет в земном мире со своим народом. Примерно в те же времена автору 3-й (4-й) книги Ездры явилось сходное видение, где тоже воплощался в реальность небесный Иерусалим. Земной Сион разрушен и погиб, но у Бога остался его небесный прообраз. Настанет время, «и явится невеста, и являясь покажется, – скрываемая ныне землею» (3 Езд 7:26). Этот новый Иерусалим станет земным раем: кто поселится в нем, сможет наслаждаться близостью к Господу; порок будет низложен и смерть поглощена победой. Исчезнет боль разлуки и утраты, что накрыла иудейский мир в 70 г., и восстановится первоначальная гармония Эдема.

Мистические видения божественного Престола являлись и иудеохристианам. В правление императора Домициана, когда римская власть обрушила на иудеев жестокие гонения, странствующему проповеднику по имени Иоанн открылось видение Храма, где новыми священниками были мученики за веру; облаченные в белые жреческие одеяния, они служили Господу перед его престолом. Это была как бы небесная литургия праздника Суккот, но с одним важнейшим отличием от древнего культа. В центре Второго Храма ничего не было – после исчезновения Ковчега Завета Двир всегда оставался пустым. Иоанн же в своем видении узрел Христа, таинственным образом отождествленного с самим Господом и восседающего на небесном престоле. Получалось, что Христос есть исполнение древнего сионского культа. Иудеохристиане все еще разделяли надежды своих соплеменников-иудеев на возрождение Храма и верили, что когда-нибудь небесный Иерусалим спустится на землю. Под конец видения ангел показывает Иоанну «великий город, святый Иерусалим, который нисходил с неба от Бога. Он имеет славу Божию» (Откр 21:10–12). В этом Новом Иерусалиме нет Храма, потому что его место занял Христос: главным местом пребывания «славы Господней» стала божественная личность. Но даже такой Иерусалим оставался для иудеохристианина Иоанна настолько мощным духовным символом, что без него невозможно было представить себе окончательное пришествие Бога в земной мир. Чтобы Царство Божие обрело завершенность, небесный город должен был воплотиться в материальную форму. И тогда, наконец, мог восстановиться Земной рай и «чистая река воды жизни… исходящая от престола Бога» снова понесла бы в мир исцеление (Откр 22:1–2).

Иудейское и христианское переживание божественного на удивление сходно. В обоих случаях оно связано с символом, в качестве которого выступают, соответственно, Иерусалим и Иисус. Христиане начинали мыслить об Иисусе так же, как иудейские мистики об Иерусалиме, – как о воплощении божественной реальности, которая от века пребывает с Богом и должна избавить человечество от греха, смерти и отчаяния. Однако, невзирая на близость воззрений, иудеи и христиане взаимно отдалялись и становились все более враждебными друг другу. Что касается христиан-неевреев, то, насколько известно из истории, они никогда не жили ни на новом Сионе, ни в других частях разрушенного римлянами Иерусалима. Их занимал Иерусалим небесный, представший в видении Иоанна, а тот, что на земле, интересовал их очень мало. Из евангелий, написанных Матфеем, Лукой и Иоанном в 80–90 гг., можно получить представление о том, как менялось отношение к Иерусалиму и еврейскому народу в среде христиан, обращенных апостолом Павлом.

Самое интересное, что наиболее терпимое отношение к иудаизму проявляет Лука, христианин-нееврей. Его евангельское повествование начинается и заканчивается в Иерусалиме. В самом начале он помещает изложение видения Захарии, отца Иоанна Крестителя, которое явилось ему в Хехале; в последних же строках апостолы радостные возвращаются в Иерусалим после того, как стали свидетелями вознесения Иисуса на небеса с Масличной горы. «Они поклонились Ему и возвратились в Иерусалим с великою радостью. И пребывали всегда в храме, прославляя и благословляя Бога» (Лк 24:52–53). Преемственность была чрезвычайно важна для Луки, как и для большинства христиан периода поздней античности. Нововведения и оригинальные идеи казались сомнительными, верующим нужна была уверенность в том, что их вера зиждется на прочном основании древних святынь. Поэтому Лука, как и его духовный учитель Павел, не хотел порывать все связи с Иерусалимом и иудаизмом. Иисус в его описании говорит ученикам, чтобы они начинали проповедовать именно в Святом городе, который остается центром мира и местом, где каждый пророк должен встретить свою судьбу. В Деяниях Апостолов Павел в изображении Луки выказывает уважение к иерусалимской церкви и с исключительным почтением относится к Иакову Праведному. Лука рисует явно идеализированную картину согласия иудеев и христиан в ту раннюю эпоху и старается затушевать ожесточение и озлобленность, которые, судя по всему, присутствовали в отношениях Павла и Иакова. Так, в его рассказе Павел, как прежде Иисус, чувствует себя обязанным посетить Иерусалим, сознавая, что это угрожает его жизни. Но христианам, считает Лука, нельзя оставаться в Иерусалиме – они призваны разнести Евангелие из Святого города по «всей Иудее и Самарии и даже до края земли» (Деян 1:8). Излюбленное название христианства у Луки – «путь Господень»: последователи Иисуса – вечные странники, не связанные постоянными узами ни с одним земным городом.

Два других евангелиста, Матфей и Иоанн, демонстрируют куда менее позитивное отношение к Иерусалиму и еврейскому народу. Оба они были иудеями, обращенными в христианство Павлом, и в их писаниях, скорее всего, отразились жаркие споры между иудеями и христианами по таким вопросам, как природа Христа и статус Иерусалима. У Матфея сложилось совершенно четкое представление о земном Сионе. Матфей признает, что когда-то это место было священным, – он, кстати, единственный из евангелистов, называющий Иерусалим «Святым городом». Однако Иерусалим отверг Иисуса и обрек на смерть; предвидя это, Иисус предрек его разрушение. В глазах Матфея Иерусалим вследствие этого становится Виновным городом. Вкладывая в уста Иисуса пророчество о грядущей гибели Иерусалима в 70 г., Матфей связывает ее с катаклизмами конца света. Таким образом, он видит разрушение Иерусалима эсхатологическим событием, предваряющим триумфальное пришествие Иисуса (Мф 24:1–3). Когда Иисус принял смерть на Голгофе, находившейся за пределами города, завеса, отделявшая Хехал от Двира, разошлась на две половины – древний храмовый культ был отменен, и путь к Богу, воплощенному в личности Христа, стал доступен всем людям, а не только иудейским жрецам из древних священнических родов. В Евангелии от Иоанна этот мотив звучит еще выразительнее. Как и другие авторы того времени, Иоанн верил, что Бог теперь находится не в Храме, а в божественной личности. В Прологе к Евангелию он объявляет, что Иисус – это Логос, Слово, которое «было у Бога» до начала времен и которое Бог произнес, чтобы сотворить мир. Эта божественная реальность сошла в мир, стала плотью, и через нее человеческому роду раскрылась Божья «слава» (Ин 1:1–5, 14). Иоанн писал на греческом языке, где отсутствовало слово, эквивалентное древнееврейскому «Шехина», и, как следствие, не имел термина, позволяющего четко разграничить «славу» Бога и самого Бога – реальность запредельную и неизъяснимую. Поэтому, говоря об Иисусе как об олицетворении «Слова» и «славы» Бога, он мог иметь в виду также Шехину в человеческой ипостаси[43].

Но Иоанн, как и Матфей, враждебно относится к иудеям. В его изображении они неоднократно отвергают Христа. Таким образом, оба евангелиста заложили фундамент для будущего антисемитизма, с которым связаны многие эпизоды из числа самых постыдных в истории христианства. Как мы увидим далее, христиане становились все более нетерпимыми по отношению к своим духовным предшественникам, и очень рано они начали считать победу над иудаизмом залогом чистоты собственной веры. В описании Иоанна Иисус начинает с того, что отвергает культ Храма, – рассказ о его приходе в Иерусалим и выдворении менял из Двора неевреев находится во второй главе Евангелия. При этом Иоанн вкладывает в уста Иисуса слова «разрушьте храм сей, и Я в три дня воздвигну его», поясняя: «он говорил о храме тела Своего» (Ин 2:19–21). Впредь местом, где человеку откроется Божественное Присутствие, будет восставшее из мертвых тело воплощенного Логоса. Следовательно, противостояние между Иисусом и самым священным институтом иудаизма существует изначально, и дни Храма сочтены. Иисус дает понять, что старые места поклонения Богу, такие как Иерусалим, гора Гризим и Вефиль, утратили свое значение (Ин 4:20–24). Шехина покинула Храм (Ин 8:57)[44], и, не желая признать эту истину, иудеи становятся на сторону сил тьмы.

Дальнейшую судьбу Иерусалима христиане вполне могли считать Божьим наказанием. В 118 г. римским императором был провозглашен полководец Публий Элий Адриан, один из самых выдающихся государственных мужей, когда-либо носивших этот титул. Он избрал своей целью не расширение империи, как его предшественники, а ее консолидацию. В идеале Адриан стремился построить мощное объединенное государство, всеобщее братство, где каждый гражданин, независимо от расовой и национальной принадлежности будет чувствовать себя дома. Одним из главных средств популяризации и претворения в жизнь этого идеала стало для Адриана личное посещение своих владений. Почти половина царствования императора прошла в постоянных разъездах в окружении внушительной свиты – со стороны должно было казаться, что сама столица империи пустилась в путь. Останавливаясь в каждом большом городе, Адриан выслушивал прошения и одаривал местное население в надежде оставить по себе впечатление правителя милостивого и могущественного. В особенности нравилось ему оставлять памятники своего посещения, как правило, в виде каких-либо монументальных сооружений: в Афинах был построен храм Зевса, в Антиохии, Коринфе, Кесарии и те же Афинах – акведуки. Эти дары служили материальным воплощением связи с Римом и постоянно благоволения императора к своему народу. Прибыв в 130 г. в Иерусалим, Адриан решил преподнести в дар народу Иудеи новый город. Взамен неприглядных развалин и убогих казарм щедрый император вознамерился возвести прекрасный современный город и назвать его Элия Капитолина – в честь своей императорской персоны и римских богов Капитолийского холма, которые отныне станут покровителями города. Узнав о планах Адриана, иудеи содрогнулись от ужаса – ведь на древнем Сионе, где прежде находился Храм Яхве, предполагалось поставить храм Юпитера, а по всему городу настроить святынь другим языческим божествам. Это был удар в самое сердце: за долгие века слова «Иерусалим» и «Сион» стали центральным элементом национального самосознания евреев Иудеи и диаспоры, неотделимым от имени Бога. Теперь их должны были сменить имена языческого императора и его идолов. После того, как иудейский Иерусалим шестьдесят лет пролежал в руинах, ему по воле императора предстояло исчезнуть, чтобы больше не подняться. Все то, что значил для евреев Сион, римляне хотели стереть с лица земли. Прежде Иерусалим страдал от войн: дважды победоносная армия неприятеля сровняла с землей весь город, неоднократно враги оскверняли Храм, сносили городские стены. Но впервые враждебные действия выражались не в разрушении, а в строительстве, которое всегда считалось в Иерусалиме деятельностью не только материальной, но и религиозной. От века оно противостояло угрозе хаоса и полного уничтожения, но здесь стало оружием в руках победоносной империи. Строительство Элии Капитолины означало конец иудейского Иерусалима и его святыни, символизировавшей целый мир и самую душу народа. Все это навсегда погребалось под постройками римского города. Имперское строительство воспринималось, таким образом, как акт, противоположный творению, низвергающий мир в состояние хаоса. Увы, это был не последний случай в истории Иерусалима, когда горожане с горечью взирали, как изменяются до неузнаваемости дорогие сердцу места, исчезая под улицами, памятниками и символами враждебной власти, и чувствовали, что растаптывают их собственные души.

Будем справедливы к Адриану – он наверняка не предвидел подобной реакции. Ну кто бы отказался получить благоустроенный современный город вместо жалких развалин? Масштабное строительство могло обеспечить людей работой, а новый город способствовал бы обогащению всего региона. Мрачные руины напоминали о прошлой вражде, и их следовало изжить в интересах всеобщего братства и дружбы, чтобы римляне и иудеи, оставив позади печальное прошлое, вместе трудились ради мира и процветания этой земли. Таково было кредо Адриана. Он не отличался любовью к иудаизму, который представлялся ему примитивной религией. Упрямое желание иудеев обособиться от других народов шло вразрез с идеалом культурного объединения империи, их требовалось тащить – при необходимости силой – в современный мир. Адриан был далеко не первым правителем, который во имя торжества прогресса и современности уничтожал традиции, неразрывно связанные с национальным самосознанием людей. В 131 г. он издал ряд указов, направленных на то, чтобы заставить евреев отказаться от их диковинных обычаев и жить как все прочие народы греко-римского мира. Указами объявлялись вне закона обрезание – обычай, казавшийся Адриану варварским, – посвящение раввинов, изучение Торы и общественные собрания иудеев. Это был новый удар по народу. Теперь даже самые умеренные и послушные властям раввины поняли, что новой войны с Римом не избежать.

Однако на сей раз иудеев не удалось застать врасплох. Их новая кампания против римлян была тщательно, до мельчайших деталей спланирована и организована. Ни единой стычки не произошло, пока не завершились полностью все приготовления. Вождем восстания стал Шимон Бар-Косва, опытный и расчетливый военачальник, который вел партизанскую войну, старательно избегая больших сражений. Как только римляне отправили Десятый легион из Иерусалима на поддержку войскам в провинции, Бар-Косва немедленно занял город. Вместе со своим дядей священником Элеазаром он вынудил всех неевреев покинуть Иерусалим и, по предположениям историков, попытался, насколько это было возможно, возобновить обряды жертвоприношений на Храмовой горе. Один из наиболее выдающихся законоучителей и мистиков тех дней, великий рабби Акива объявил Бар-Косву Мессией и предпочитал называть его Бар-Кохба, что по-арамейски означает «Сын звезды». Неизвестно, рассматривал ли себя Бар-Косва с этой точки зрения; скорее всего, он был слишком занят планированием своей военной кампании, чтобы предаваться эсхатологическим размышлениям. Но в Иерусалиме чеканились монеты с надписью «Шимон князь и Элеазар священник», а это может означать, что эти двое выдающихся мужей все-таки видели себя мессиями – соответственно, светским и религиозным, – согласно представлению, восходящему к временам Зоровавеля. На других монетах было выбито «За освобождение Иерусалима». Однако борьба с Римом с самого начала была обречена на провал. Бар-Кохба со своими сторонниками сумел продержаться три года. Адриану пришлось отправить в Иудею одного из лучших своих военачальников, Секста Юлия Севера. Малочисленные по сравнению с римским войском повстанцы не могли бесконечно противостоять военной мощи империи, а защищать лишенный крепостных стен и фортификационных сооружений Иерусалим было в принципе невозможно. Римляне принялись методично уничтожать очаги сопротивления в Иудее и Галилее. Историк Дион Кассий сообщает, что они захватили 50 крепостей, уничтожили 985 селений и уничтожили 580 000 иудейских повстанцев: «…а что до тех, кто умер от голода, болезней или погиб в огне пожаров, то их было без счета. Почти вся Иудея была опустошена» (Дион Кассий, Римская история LXIX:12). В 135 г. Бар-Кохба оставил Иерусалим и погиб, обороняя свой последний оплот крепость Бетар. Но восстание нанесло Риму столь тяжелый урон, что император Адриан, сообщая Сенату о победе, не смог употребить традиционную вступительную формулу «Я и моя армия здравствуем» (Дион Кассий, Римская история LXIX:12). В Риме больше не смотрели на евреев как на сломленный забитый народ – они стали вызывать уважение, смешанное с ненавистью.

Правда, им самим от этого было не легче. Когда война окончилась, римляне изгнали евреев из Иерусалима и вообще из Иудеи. Маленькая община, жившая на новом Сионе, рассеялась, еврейских общин в окрестностях Иерусалима тоже не осталось. Евреи Палестины, пережившие войну, сосредоточились теперь в Галилее, главным образом в городах Тивериаде и Сепфорисе. Там они получили горестное известие об окончательном уничтожении Иерусалима и начале строительства Элии Капитолины. Эту миссию император поручил легату Тиннею Руфу. Соблюдая древний римский ритуал основания новых поселений (см. Вергилий, Энеида 5:785–86), он приказал распахать землю с грудами развалин. Евреи увидели в этом исполнение пророчества Михея – «Сион распахан будет как поле» (Мих 3:12). На подготовленной таким образом площадке римляне возвели самый современный по тем временам эллинистический город с храмами, театром, термами, водоемом, посвященным нимфам (его вода, возможно, считалась целебной), и двумя рыночными площадями – форумами. Первый форум располагался в восточной части города, примерно там, где сейчас Ворота Святого Стефана, а второй – на второй по высоте точке Западного холма, на месте нынешней площади Муристан. Десятый легион по-прежнему был расквартирован в самой высокой точке города – там, где раньше стоял дворец Ирода. Адриан не стал возводить крепостных стен, зато поставил ряд монументальных арок. Одна из них, посвященная победе над Бар-Кохбой, располагалась в 400 м к северу от границы города, другая украшала собой главный вход в Элию Капитолину – сейчас на этом месте стоят Дамасские ворота, – еще две стояли на форумах. Арка восточного форума сегодня известна под названием «Экце Хомо», поскольку, согласно христианской традиции, именно на этом месте на обозрение толпы выставили осужденного Иисуса, и Понтий Пилат, указывая на него, воскликнул: «Се человек!» (Ин 19:5)[45]. Расположенные с северной стороны главные городские ворота вели на площадь с колонной, поддерживающей статую императора Адриана. От этой площади начинались две главные улицы – «стержня» (лат. cardo) города: меньшая Кардо шла по линии сегодняшней улицы Эль-Вад, а главная, Кардо Максимус, – вдоль гребня Западного холма. Элия Капитолина была распланирована по гипподамовой системе, и планировка улиц до сих пор остается приблизительно той же, что и при Адриане.

И все же самые горькие страдания причиняли иудеям религиозные символы победившего Рима, которые теперь торжествующе красовались в Святом городе Яхве. Элия Капитолина изначально посвящалась трем богам капитолийского пантеона – Юпитеру, Юноне и Минерве, однако после второй Иудейской войны Адриан, похоже, раздумал помещать святилище Юпитера на древней Храмовой горе. Во всяком случае, путешественники, бывавшие в Элии Капитолине, не сообщали о языческих храмах на Иродовой платформе; зато они видели там две статуи – императора Адриана и его преемника Антонина Пия. Возможно, храм Юпитера находился вблизи главной рыночной площади Элии на Западном холме. Неподалеку, на Голгофе, располагался и храм Афродиты. Позднее христиане обвиняли Адриана в намеренном осквернении этого святого места, однако вряд ли император вообще знал о существовании в Иерусалиме какой-то безвестной церкви иудеохристиан. Святой Иероним (342–420) полагал, что храм на Голгофе посвящался Юпитеру, а статуя Афродиты венчала пик горы, который выдавался над основанием храма. Правда, Иероним не пишет о причинах, по которым храм Юпитера обзавелся такой внушительной статуей богини. Поскольку местность в этой части города была сильно пересеченной, строителям Элии пришлось засыпать неровности и укрепить площадку храма подпорными стенами, аналогичными возведенным при Ироде на Храмовой горе, хотя и меньшего размера. Таким образом, на месте Иерусалима появился языческий город, неотличимый от любого другого колониального поселения Римской империи. К началу III в. Элия распространилась в восточном направлении; интенсивная застройка велась и к югу от Храмовой горы. В 289 г. Десятый легион был отозван из города, и римляне построили новую городскую стену. Времена, когда здесь жили иудеи, казалось, ушли навсегда.

И все же, как это ни удивительно, отношения иудеев с Римом за эти годы улучшились. Император Антонин Пий (138–161) смягчил жесткие законы Адриана против иудаизма. Так, иудеи получили законное право вновь исповедовать веру отцов. Наученные горьким опытом войны с Бар-Кохбой, римляне осознали, как важно посылать в Иудею умелых руководителей, хорошо знающих страну. Раввины, очевидно, одобряли этот подход и часто воздавали хвалы римским легатам за мудрое управление (ТИ Брахот 1:4A, 27; ТВ Ктубот 17A). В Галилее они получили разрешение учредить новый тип лидерства: в 140 г. потомок Гиллеля рабби Симон был официально провозглашен патриархом (наси). Постепенно он сосредоточил в своих руках всю полноту власти и сделался главой всех иудеев Римской империи. А поскольку род Симона восходил и к царю Давиду, его власть опиралась одновременно на авторитет древнего происхождения и новой раввинистической учености. Институт патриархов способствовал образованию нового центра политической жизни иудеев, что до некоторой степени компенсировало им потерю Иерусалима. Своего апогея эта форма управления достигла при сыне Симона Иуде I (200–220). Иуда I, известный также под именем «Иегуда га-наси» – Патриарх Иуда, – жил в роскоши, подобающей монарху, и, как говорили, состоял в личной дружбе с императором Марком Аврелием (206–217), который не будучи римлянином по происхождению, не презирал чужеземцев и, в частности, интересовался иудаизмом.

Как большинство раввинов, патриархи считали необходимым смириться со сложившейся политической ситуацией. Были, правда, и немногочисленные радикально настроенные раввины, как, например, Шимон бен Йохай, который скрывался от римских властей до самой своей смерти в 165 г. Однако в основном законоучители были убеждены, что евреям опасно лелеять надежды на возвращение Иерусалима и восстановление Храма. Следует подождать, пока Господь возьмет инициативу в свои руки. «Если дети говорят тебе 'Иди строй храм', – не слушай их», – предостерегал рабби Шимон бен Элизер (ТИ Авода Зара 1:19). Эта задача оставлялась для Мессии. Раввины же старались сформировать новые центры духовной жизни народа. Развивая идеи фарисеев, они учили, что семейный дом в определенном смысле стал заменой Храму, «малым святилищем» (Микдаш меат): стол, за которым собирается семья, занял место алтаря, а общая трапеза – место жертвоприношения. Аналогичным образом, синагога тоже служила напоминанием о Храме. Здание в целом было священным, и в нем, как в утраченном Храме, существовала иерархия святости. Для женщин существовало особое отделение; зал, где происходила служба, обладал большей святостью, бимá (возвышение для чтения Торы) – еще большей, а самым священным местом был ковчег со свитками Торы, новая Святая Святых. Таким образом, люди могли, как и раньше, постепенно, шаг за шагом приближаться к внутреннему святилищу. Бимá, приподнятая над полом, символизировала священную гору; когда кого-либо из членов общины вызывали читать вслух Тору, он по-прежнему совершал алию, восходя на подиум. При раввинах, кроме того, приобрела особое значение суббота. Субботний отдых стал рассматриваться как предвкушение будущего мира – таким образом, раз в неделю евреи приобщались к иной форме бытия. Иначе говоря, суббота превратилась во временной храм: евреи приближались к Богу не в священном месте, как раньше, а в священный день.

Поскольку евреи не могли более попасть в Иерусалим, а Храма не существовало, законоучителям потребовалось переосмыслить понятие Божественного Присутствия. Что должны были означать слова о пребывании Господа в здании, построенном руками человека? Неужели Бог присутствовал только там и нигде больше? Многие раввины уподобляли Присутствие в Двире морским водам, которые заполняют пещеру, не умаляя моря в целом. Также они часто утверждали, что не Бог пребывает в нашем мире, но наоборот, мир в Боге (Берешит Рабба а: 18). Физический мир не способен вместить необъятность Бога, он сам весь вмещается в Боге. Некоторые законоучители даже высказывали мысль о том, что утрата Храма освободила Шехину от пребывания в Иерусалиме. Как считали изгнанники в Вавилоне, Господь покинул Храм, чтобы пребывать с ними в плену (ТВ Мегилла 29А). Теперь же раввины развили представление, согласно которому Шехина никогда не оставляла народ Израиля на протяжении его истории. Она сопровождала евреев на всех путях – и в Египет, и в Вавилон, и назад в Иерусалим в 539 г. до н. э. (Мехильта 14, Параша 3 Веису). Теперь Шехина отправилась с народом в новое изгнание. Она присутствует везде, где евреи собираются и изучают Тору, переносится из одной синагоги в другую и всегда стоит у дверей синагоги, когда там читают «Шма» (ТВ Брахот 6А; Бемидбар Рабба 11:2). Пребывание Бога с Израилем, безусловно, сделало еврейский народ храмом для всего остального мира – так говорили законоучители. В прежние времена Храм на горе Сион был источником плодородия и порядка в мире. Теперь эту функцию выполняет сам еврейский народ: «Если бы не [было Бога с Израилем], – утверждали раввины, – дожди не сходили бы с небес и солнце бы не светило» (Бемидбар Рабба 1:3). И они постоянно подчеркивали значение общины. Условием пребывания Бога с Израилем были единство и взаимопомощь людей. Считалось, что божественное присутствие начинает ощущаться, когда двое или трое принимаются совместно изучать Тору, а чтобы имела силу молитва, должен собраться миньян, т. е. не менее десяти мужчин-евреев. И если они при этом молятся «со рвением, единым голосом, единой душой и едиными устами», Шехина пребывает среди них, если же нет – возносится в небеса слушать дивное пение ангелов (Песнь Р 8:12).

И все же подобно тому, как вавилонские изгнанники, лишенные всякой возможности возвратиться в свою Святую землю, помещали ее в середину мира в своей священной географии, законоучители продолжали превозносить святость Иерусалима спустя долгое время после того, как сам город был осквернен, а Храм разрушен. Древний Сион и Двир по-прежнему находились для евреев в центре мироздания:

Есть десять степеней святости: Земля Израиля самая святая из всех стран… окруженные стеной города Израиля более святы… земля Иерусалима более свята… Храмовая гора более свята… резная изгородь более свята… Двор женщин более свят… Двор израильтян более свят… Двор священников более свят… пространство, окружающее алтарь, более свято… Хехал более свят… Двир более свят, потому как никто не может войти в него, а только первосвященник в День Искупления.

(М Келим 1:6–9)

Хотя Храм перестал существовать, законоучители продолжали говорить о нем в настоящем времени: реальность, которую он символизировал, – присутствие Бога на земле – была вечной и оставалась достойным предметом духовного созерцания. Каждый следующий уровень святости требовал для постижения бóльших усилий, чем предыдущий, и по мере своего мысленного восхождения к Святая Святых верующий попадал во все более узкий круг допущенных. Как и во времена Вавилонского пленения, эта духовная география не имела практического смысла, а была объектом для созерцания. Раввины теперь учили, что все ключевые события, относящиеся к спасению, происходили на горе Сион: именно здесь при сотворении мира Бог поставил предел водам первородного моря, а затем создал Адама; здесь приносили свои жертвы Богу Каин и Авель, а также Ной после Всемирного Потопа. На Храмовой горе был обрезан Авраам, на ней же он связал Исаака, чтобы принести в жертву Богу, и встретился с Мелхиседеком. Наконец, оттуда грядущий Мессия должен был возвестить о Новом Веке и о спасении мира (Пиркей де рабби Элиэзер 31). Реальные исторические факты в этом контексте законоучителей не интересовали. Их вовсе не смущал, например, библейский рассказ, согласно которому Ноев ковчег пристал на горе Арарат, или предание о встрече Авраама с Мелхиседеком возле источника Эйн-Рогель. Иерусалим служил символом искупительного божественного Присутствия в мире, и в этом смысле все события, связанные со спасением, должны были происходить именно там. Теперь, когда город стал запретным для евреев, он еще сильнее, чем прежде, ассоциировался с трансцендентным характером Бога. Духовная реальность, которую отражали Храм и город Иерусалим, не зависела от физического состояния Элии Капитолины – она была вечной. Как мы увидим далее, евреи продолжали размышлять о десяти уровнях святости в течение многих столетий, когда они не могли попасть либо в Иерусалим вообще, либо на Храмовую гору, находившуюся во власти чужеземцев. Эти уровни были моделью, которая помогала им вообразить, каким образом Бог входит в соприкосновение с людьми, и картой их духовного мира.

Тем не менее уже к началу III в. связь евреев с земным Иерусалимом стала потихоньку возобновляться. Официально им по-прежнему не дозволялось появляться там, но во времена симпатизировавшего иудаизму императора Марка Аврелия запрет уже не соблюдался так строго, как прежде. Во-первых, римская стража начала пропускать некоторых евреев низкого звания. Например, некий Шимон из Камтры, погонщик осла, спрашивал у раввинов, действительно ли ему следует всякий раз при виде развалин Храма разрывать на себе одежды, – очевидно, ему случалось нередко проходить мимо Храмовой горы, выполняя свою работу (ТИ Бр 9:3). Далее, рабби Меир получил разрешение поселиться в Элии с пятью или шестью учениками; правда, эта скромная община просуществовала лишь несколько лет (Avi-Yonah, 1976, pp. 80–81). В 220 г., когда умер патриарх Иуда, никто из евреев заведомо не проживал в Элии постоянно. Однако в середине III в. им дозволялось ходить на Масличную гору и оттуда оплакивать Храм. Позже, хотя точно не известно, когда именно, евреи получили разрешение подниматься на разоренную Храмовую гору девятого ава, в годовщину разрушения Храма. Как рассказывает один из документов, найденных в Каирской генизе, обряд начинался на Масличной горе. Стоя там босиком, паломники взирали на руины и, разрывая на себе одежды, скорбно восклицали: «Святыня разрушена!» Затем они шли в Элию, взбирались на бывшую платформу Храма и плакали «о Храме и о народе и о Доме Израиля». Эти скорбные ритуалы очень отличались от прежних радостных паломничеств – ведь на месте былого Присутствия Бога евреи встречали запустение. И все-таки этот ежегодный обряд на Храмовой горе помогал им справиться со своим горем, пережить трагедию и жить дальше. Церемония завершалась благодарственной молитвой, после которой полагалось «пройти вокруг всех ворот города, обойти все углы, описать круг и пересчитать все башни» – точь-в-точь как тогда, когда Храм еще стоял (Wilken, p. 106). Не смущаясь тем, что ворота построены римлянами, евреи выполняли ритуал, символизировавший для них переход от отчаяния к надежде. Обходя Иерусалим так, будто бы это был все еще их город, паломники мечтали о времени, когда Мессия принесет спасение: «В будущем году – в Иерусалиме!»

Община иудеохристиан после подавления восстания Бар-Кохбы тоже была изгнана из Элии – независимо от религиозных убеждений запрет распространялся на них как на обрезанных иудеев. Однако не исключено, что кто-то из греческих и сирийских колонистов, переселенных в Элию по приказу Адриана, исповедовал христианство, поскольку имеются упоминания о существовании в Элии совершенно нееврейской церкви (Евсевий, Церковная история 4 6:14). Эти христиане-неевреи унаследовали от иудеохристиан традиции, связанные с «Сионской горницей», которая находилась на новом Сионе, за пределами собственно Элии, и потому строительные работы ее не затронули. Дом с «горницей» был частным – христианство еще не вошло в число разрешенных римлянами религий и реально преследовалось властями. Христиане не имели права строить собственные здания культового назначения, но любили называть этот дом «Матерью всех церквей» – ведь именно здесь родилась их религия. Еще одной их реликвией было кресло, принадлежавшее, как они верили, Иакову Праведному, первому «епископу» Иерусалима. А других христианских «святых мест» в Элии было немного. Тот город, который знал Иисус, исчез под новыми постройками. Голгофа, например, была погребена под храмом Афродиты, и потому христиане не желали поклоняться там Богу. Однако, по словам Евсевия, это место «указывали» паломникам (Евсевий, Ономастикон 14:19–25). В частности, его видел епископ Мелитон Сардийский, который посетил Палестину в 160 г. и, вернувшись домой, говорил пастве, что распятие Христа совершилось «посреди города» (Мелитон 94). Во времена Иисуса Голгофа, конечно же, находилась вне стен Иерусалима, теперь же этот холм, полностью застроенный, оказался рядом с главной рыночной площадью Элии.

В те времена в Палестине было мало паломников-христиан. Хотя Евсевий утверждал, что в Иерусалим стекались верующие во Христа со всего света (Евсевий, Доказательство в пользу Евангелия 6 18:23), по имени у него названы лишь четверо, одним из которых был Мелитон, совершенно не интересовавшийся Элией: «Драгоценен был дольний Иерусалим, ныне же обесценился из-за горнего Иерусалима» (Мелитон 45). Паломничество Мелитона преследовало не религиозную, а образовательную цель, епископ изучал страну, дабы углубить свои библейские познания. Христиан-неевреев интересовал в первую очередь горний Иерусалим, описанный в Откровении Иоанна – во II в. этот текст был самым цитируемым из всех христианских писаний. В конце времен Новому Иерусалиму предстояло сойти с небес и преобразить земной город (Ириней, Ереси 5 35:2; Иустин, Диалог с Трифоном Иудеем 80; Ориген, Начала 4:22). Но сам по себе этот город не вызывал у тогдашних христиан каких-либо особых чувств. Сочинение Евсевия носит апологетический характер, и святой отец, добивавшийся легализации христианства, мог для иллюстрации его притягательной силы намеренно преувеличить количество паломников. Нет ни единого доказательства того, что Иерусалим во II–III вв. был крупным центром паломничества христиан. Фактически христиане-неевреи склонялись к точке зрения евангелистов Матфея и Иоанна, согласно которой Иерусалим, отвергнув Христа, стал Виновным городом. Иисус сказал, что наступает время, когда верующие станут поклоняться Богу не в святых местах, таких как Иерусалим, а в Духе и Истине (Ин 4:21–24). Почитание святилищ и священных гор считалось характерной чертой язычества и иудаизма, а христиане старались решительно отмежеваться от того и другого.

Таким образом, на священной карте христианства Иерусалим не был выделенным местом. Во главе христиан Палестины стоял епископ Кесарии, а не Элии Капитолины. Именно в Кесарии решил основать академию и библиотеку знаменитый христианский богослов Ориген, поселившийся в Палестине в 234 г. Свое путешествие по стране он, как и Мелитон, предпринял с целью изучения библейской географии. Можно с уверенностью утверждать, что у него не было идеи обогатить свой духовный опыт, просто посещая те или иные места, пусть даже связанные с великими событиями. С точки зрения Оригена только язычники могли искать Бога в святилищах и всерьез верить, что боги «прикреплены к определенному месту» (Ориген, Против Цельса 3:34; 7:35). Разумеется, интересно было посетить, например, Вифлеем, где родился Иисус, и собственными глазами увидеть ясли – несомненно, сохранившиеся, – в которые положили младенца, поскольку это подтвердило бы достоверность евангельского рассказа. Но Ориген как платоник считал, что христиане должны отрешиться от земного мира и стремиться к чисто духовному божеству. Им не следует привязываться к каким-либо местам, их цель – не земной, а небесный Иерусалим (Ориген, Начала 4:22).

Но хотя широко распространенного культа Иерусалима не было, христиане, жившие непосредственно в Элии, по-видимому, любили посещать некоторые места за пределами города, связанные с именем Иисуса. По словам Евсевия, члены местной общины часто ходили на вершину Масличной горы, откуда Иисус вознесся на небо; в Гефсиманский сад в Кедронской долине, где он страстно молился в последний вечер перед арестом; к реке Иордан, в водах которой его крестил Иоанн Креститель (Евсевий, Доказательство в пользу Евангелия 1 1:2; 3 2:47; 7 2:1). В греко-римском мире существовала традиция особого почитания пещер и гротов, и христиане Элии тоже совершали паломничества в две пещеры. Первая находилась в Вифлееме, где родился Иисус, вторая – на Масличной горе: там, по преданию, воскресший Христос явился апостолу Иоанну (Деяния Иоанна). Обе пещеры интересовали паломников не как память о земной жизни Иисуса, а как места, где миру явился Бог – воплощенный Логос, Слово.

Однако пещера на Масличной горе была значима еще в одном отношении. Считалось, что именно на этом месте Иисус говорил ученикам о грядущем разрушении Иерусалима и конце света (Мф 24:3). Христиан, судя по всему, не оставляло равнодушными зрелище иудеев, оплакивающих на Масличной горе свой погибший Храм. Ориген находил эти ритуалы трогательными, но бессмысленными, а кроме того, отмечал, что печальная судьба, постигшая иудеев, лишний раз подтверждает правоту евангелистов. Поскольку во времена поздней античности пророчествам и боговдохновенным предсказаниям придавалось большое значение, тот факт, что Иисус верно предрек падение иудейского Храма, был существенен для языческих оппонентов Оригена. С тех пор, как иудеи отвергли Иисуса, подчеркивал философ, «уничтожены и все предметы иудейской гордости, которыми иудеи больше всего хвалились и которыми тщеславились, каковы – красота храма, отличия жертвенника, все головные священнические уборы и первосвященнические одежды» (Ориген, Начала 4:3). В этом перечне явно чувствуется глубокое удовлетворение. Христиане Элии, по-видимому, выработали собственный ритуал посещений Масличной горы в противовес иудейскому. По словам Евсевия, они любили подниматься в расположенную там пещеру «узнать, как город был захвачен и опустошен» (Евсевий, Доказательство в пользу Евангелия 6 18:23). Глядя вниз на разоренную платформу бывшего Храма со статуями победоносных императоров, можно было размышлять о поражении иудаизма и торжестве христианства, которое пока не снискало себе большого числа последователей в Палестине, зато делало большие успехи в других частях империи. Элия Капитолина, построенная на руинах Виновного города, была для христиан наглядным доказательством правоты их собственного вероучения. И все же некая нота явно звучала здесь диссонансом. И сам Иисус, и апостол Павел, как и иудейские законоучители, придавали первостепенное значение милосердию и любви к ближнему. Иисус в своей проповеди призывал даже любить врагов. А в поведении христиан III в. сквозит далеко не праведное злорадство по поводу судьбы иудеев, которые жили в этом городе до них. Все монотеисты в Иерусалиме оказывались перед лицом того факта, что прежние обитатели города тоже почитали его как священный, и от реакции новоприбывших на данное обстоятельство зачастую зависит обоснованность их собственных претензий. В этом смысле история христиан Элии Капитолины началась не лучшим образом: живя там, где Христос принял смерть, а потом восстал из мертвых, они, похоже, вовсе не следовали благородным идеалам собственной веры.

Евсевий стал епископом Кесарии в 313 г., важнейшем в истории христианства. Как и Ориген, Евсевий был платоником и не испытывал интереса к святилищам и священным местам. Христианство, по его мнению, уже изжило эти примитивные увлечения. В Иудее, утверждал он, нет ничего особенного, эта земля «ничем не превосходит другие» (Евсевий, Доказательство в пользу Евангелия 3 2:10). Элия в глазах Евсевия была просто Виновным городом; она вовсе не заслуживала поклонения и была полезна христианам лишь в качестве символа гибели иудаизма. К тому времени мало кто уже помнил исконное название города: сам Евсевий, как большинство христиан-неевреев, всегда именовал его Элией, связывая слово «Иерусалим» только с небесным Сионом, лежащим вне этого мира. Однако в 312 г. Константин разгромил войско своего политического соперника Максенция в битве у Мульвийского моста и приписал эту победу заступничеству христианского Бога. В 313 г., когда был рукоположен Евсевий, Константин провозгласил христианство одной из равноправных религий Римской империи. Прежде гонимое, оттесняемое на задворки, обездоленное учение начало уверенно завоевывать мир, и в результате христиане радикально изменили свое мнение об «Элии».